Писарев ведь воздействовал на современников и ближайших потомков не системой своих воззрений и тонкостью аргументации, не продуманностью положений, – собственно, ему и некогда было их продумывать, он всегда писал набело и гордился этим, писал в журналы с 18 лет, в 21 год стал постоянным автором Благосветловского «Русского слова», а лучшие его литературные годы, когда он сделался ведущим критиком журнала, пришлись на четырехлетнее заключение в Петропавловской крепости. Он думал на письме, и весь процесс его интеллектуального и эмоционального развития дан в его текстах:
«[…] он высказал все, что было у него на душе и за душой[52], он даже успел „исписаться“, как думали некоторые, и его смерть совпала с концом эпохи, для которой он был рожден» (стр. 3).
В.В. Розанов, отмечая этот феномен, писал:
«И кто, наконец, были они – эти своеобразные посланцы, которых ни уместить как следует в историю литературы мы не умеем и не можем, очевидно, из нее выбросить, – с юношей во главе мужей и седовласых старцев?
Мы разумеем Писарева. Характерно и многозначительно, что ни Добролюбов или Чернышевский, ни даже Белинский не пользовались таким ореолом, не возбуждали такого горячего, страстного энтузиазма, как этот писатель. И что бы ни говорили, какие бы поправки и возражения к этому факту ни привносили, он останется историческим фактом, который предстоит не отвергнуть, а объяснить» (Розанов, 1992: 87).
Включенный в советский литературный пантеон, Писарев оставался в нем «чужаком»: радикал и ниспровергатель, одна из ключевых фигур в истории русской интеллигенции, он плохо подходил под требования к каноническому автору – его подростковый нигилизм, радикальный индивидуализм и свобода от обязательств противоречили всему советскому морализму не менее, чем правилам благочиния 1860-х. Так, в отличие от Белинского, Добролюбова и Чернышевского Писарев не получил свой том «…в воспоминаниях современников»: подготовленный В.И. Щербаковым сборник – первый свод такого рода[53].
Мемуарных свидетельств о Писареве сравнительно немного – он не успел войти в литературный круг, оставляющий по себе подобные памятники: лишь в марте 1867 г. он дважды встретился с Тургеневым, в конце 1867 г. перешел в «Отечественные записки», теперь редактируемые ареопагом из Некрасова, Салтыкова и Елисеева (и там чувствовал себя младшим, перед лицом «литературных генералов»). Круг его общения мало того, что был довольно узок, так и большая часть его литературной жизни прошла в условиях, неблагоприятных для мемуаристов: с 1862 по 1866 г. он пребывал в Петропавловской крепости, затем растерянность по выходе на свободу, разрыв с Благосветловым, вторая, тяжелая любовь – к Марко Вовчок. И смерть летом 1868 г. под Ригой. Это определяет основной круг свидетельств, исключая немногочисленные заметки литераторов (наиболее подробные принадлежат Шелгунову, сотрудничавшему также в «Русском слове» и затем переписывавшемуся с Писаревым), они распадаются на две основные группы – воспоминания и иные тексты, принадлежащие родственникам Писарева, и воспоминания друзей и знакомых его ранней молодости, студенческих времен.
