Каждый поступает в соответствии с собственным представлением о благе (своем), равно как и любой другой поступает с ним исходя из аналогичного представления: победа собственных воззрений, преобладание «реалистов» будет достигнуто за счет того, что все большее число людей будет осознавать истинность-выгодность подобного воззрения. Разумность оказывается тождественной со справедливостью, поскольку неразумный порядок держится на том, что индивиды не осознают своих интересов, принимают в качестве таковых ложные и/или чужие. Осознание своего истинного интереса приводит к освобождению, поскольку несправедливый порядок держится не силой, но властью, т. е. либо ложным признанием его справедливым со стороны подвластных, либо признанием его неизменным. Тем самым свобода оказывается достоянием индивида – тот, кто не способен осознать свой истинный интерес, поступать в соответствии со своим благом, тот не может быть свободен, и, следовательно, не может быть освобожден: освобождение оказывается результатом либо саморазвития, либо развития извне (60-е будут одержимы стремлением «развивать» – братьев, сестер, кузин и т. д.), но в конечном счете это действие индивида и его достижение. Отсюда: свобода не является достоянием всех, а только тех, кто свободен, это не коллективное, а персональное состояние (которое затем способно приобретать новое качество уже через коммуникацию свободных), и всегда есть несвободные – по органическим причинам, например, как малые дети или негры, или по условиям существования, не дающим возможностей для развития.
Пафос освобождения и рационального устройства сочетается у Писарева с пафосом индивидуализма – освобождению подлежит индивид, причем в той мере, в какой он способен к этому освобождению, акт освобождения и есть свидетельство способности к свободе; его же собственная проповедь (сначала в журнале для воспитания девиц, а затем уже для лиц обоих полов в «Русском слове») призвана вразумить, т. е. стать толчком к процессу освобождения и путеводной нитью.
Мы попытались несколько систематизировать и пунктирно изложить основания идей Писарева его «зрелого» периода – название, разумеется, более чем условное при краткости его жизни и непрестанной смене взглядов. На практике наблюдать противоречия и странности в его идеях весьма легко, ведь тот же принцип «разумного эгоизма» наталкивается на вопрос о мере моей собственной разумности, и разрывается между тождеством моего разума и разумности как таковой, или же предполагает объективную разумность, а в последнем случае оказывается сомнительной моя правомочность утверждать неразумность тех или иных решений и порядков, на них основанных или их обосновывающих, то обстоятельство, что я не осознаю их разумности, еще не тождественно их неразумности. Стремительное изменение мнений Писарева по отдельным, но нередко принципиальным вопросам (в частности, известный сдвиг в сторону признания «эстетики» в его относительно поздних текстах, приходящий на смену скандальному сопоставлению сапог с Пушкиным) без затруднений можно в рамках его же собственной системы представлений отнести к изменению того, что считается благом – через расширение понимания «пользы», когда полезным для меня оказывается прекрасное, дающее наслаждение сопоставимое с наслаждением от хороших сапог, особенно если последние уже находятся в моем обладании, но тогда все критерии оказываются исключительно субъективными и разум с разумностью утрачивают свое господствующее положение, тем более что к тезису о коммуникативной природе разума Писарев не апеллирует.
