И он - на этот раз с размаху – ударил Кузина в лицо. Там что-то хрустнуло, и стало так больно, как никогда еще больно не было. Никита закричал, чтобы хоть немножко облегчить невыносимую эту боль.
- Ты что? – удивился следователь. – Я же еще даже не начал! Разве так ты должен у меня орать?
Он повалил Кузина на пол и стал методично избивать сапогами, стараясь попасть в пах, который Никита тщательно прикрывал, пока мог. Но гражданин следователь был опытным садистом: заметив, что подследственный прикрывает чувствительное место руками, начинал пинать по почкам, и Кузин инстинктивно хватался за поясницу, и тогда тот мгновенно снова пытался его достать в низ живота. И когда ему это, наконец, удалось, то действительно стало так больно, что Кузин потерял сознание.
Пришел он в себя от того, что его поливали ледяной водой. Никита боялся открыть глаза, но пришлось.
- О, очухался! – радостно сказал следователь и, обращаясь к кому-то, сказал:
- Свободен.
Следователь присел на корточки рядом с подследственным.
- Выспался? – спросил участливо. – Ну, тогда давай продолжим.
Никита попытался встать, но резкая боль в паху не дала подняться. Он посмотрел себе вниз и чуть не заплакал: на подштанниках расползалось страшное красное пятно. «Обоссался, - застонал про себя Никита. – Кровью обоссался. Почки опустил, сука».
- Ну, лежи, лежи, - по-доброму сказал сержант, садясь за стол. – У меня тут по-простому, без чинов.
Взял ручку, обмакнул в чернильницу, посмотрел на перышко, снял какую-то волосинку, снова макнул, приготовился записывать.
- Рассказывай, Кузин, кто был тобой завербован для шпионской деятельности.
Никита перечислял всех, кого знал. Следователь едва поспевал за ним, иногда останавливал, что-то долго чиркал, затем кивал, и Кузин сбиваясь, задыхаясь от жуткой боли во всем теле, а особенно внизу, все говорил и говорил, пытаясь понять по бесстрастному лицу своего мучителя, когда можно будет остановиться. Но тот только поощрительно кивал и все записывал, записывал, записывал.
Он плохо помнил, как его вернули в камеру. Похоже, просто кинули на пол, потому что очнулся он скрюченным и трясущимся на полу у самой двери.
- Живой? – спросил кто-то из штатских.
Кузин что-то простонал, сам не понял что.
- Ну и хорошо, - сказал штатский равнодушно.
Вечером увели и штатского, и нквдшника в форме. Они остались вдвоем с этим смутно знакомым, и Никита трясся от мысли, что его опять, третий раз вызовут и будут бить, пока не забьют насмерть. И тут неожиданно вспомнил, где он видел соседа – это же Стоянович, тот самый, кого судили партийным судом. Когда это было? Года четыре назад?
