Еще темно, чертовы петухи запели сегодня ни свет ни заря.
В живодерне, на другом конце города, залаяли собаки. Привидения их потревожили, что ли? Или воры? Да нет, воры туда едва ли сунутся, там столько собак. Да и что возьмешь у живодеров-пустосумов! Недоходное у них ремесло. А может, собаки залаяли на какую-нибудь гулящую, — в жаркую пору эти девки иногда ночуют под деревьями близ живодерни. А иной раз и здесь, у Святого источника.
Ох уж эти потаскушки, думал Альма. Они для тех, у кого мошна набита деньгами, как у барышников. Сколько таких девиц съезжается сюда на ярмарки! Размышляя об этом, Альма покачивал головой. Ему, бедняге, в чем нет удачи, он родился под несчастливой звездой, хорошо ему будет разве что на том свете... Что с ним? Где он? Сидит под стеной часовни? Нет, вот он уже лежит в гробу. Только он не мертвый, нет, мертвый он не видел бы, что вокруг него в большой избе полно людей. А может, он не видит всего этого, а ему только чудится. Не видит, не знает, что здесь и Жанетта. Она принесла цветы, которые нарвала в поле. Жанетта плачет и проталкивается через толпу людей, которые тоже плачут, к его гробу, в руках у нее букет, она кладет цветы Альме на грудь. Как пахнут эти цветы! Пыльца сыплется как золотое зерно... Кой черт, это не зерна, а вши!
Все тело Альмы жжет, словно он горит в огне. Он просыпается, срывает с себя куртку — рубашки у него давно нет, — ругаясь, раскладывает ее на росистой траве и начинает яростно давить вшей. Потом бежит в часовню и моется в чудодейственном источнике.
— Пресвятая дева Мария, ты исцеляешь людей от всякой хвори, избавь меня от вшей! — Альма крестится. — Во имя отца и сына и святого духа. — Знай Альма весь «Отче наш», он прочитал бы эту молитву до конца. Он слышал ее тысячи раз, но разве упомнишь?
— «Да приидет царствие твое. Да приидет царствие твое...» — твердит он. — Аминь, аминь, аминь!
2
Едва узкой полоской забрезжила утренняя заря, еще не тронув темный небосвод, на котором веселым, ясным светом сияли звезды, — как пекарь ИозеХлум вышел на свой дворик, обнесенный кирпичной оградой.
Только что он с подмастерьями во второй раз посадил в печь хлебы и приготовил тесто для булок. Наступил час передышки. Подмастерьев Хлум отослал поспать, а сам остался бодрствовать.
Он привык спать мало и любил эту недолгую передышку между выпечкой хлеба и сдобных булок. Хлум обычно выходил во двор и очень досадовал, если случалось, что из-за дождя или снега нельзя было наблюдать звезды, глядеть, как они постепенно гаснут, а на востоке возникает из темноты ломаный контур лесов.
