Это его родные места, там он родился.
Пекарь снял измазанную мукой шапочку и с минуту постоял.
Как приятен свежий прохладный воздух! В углу двора благоухает смолой высокая поленница дров.
— Эх, хорошо! — потягиваясь, громко произнес Хлум.
Из будки выскочил рыжий пес, подбежал к хозяину и весело завертел хвостом.
— Ну, молодчина, ну, Милорд! — ласково окликнул его пекарь. — Где ты вчера пропадал? Бродяжничаешь? С кого берешь пример? Не с Альмы ли, безобразник?
Милорд визжал и подпрыгивал, радуясь, что хозяин ласков с ним. На его визг из стойла отозвался конь.
Хлум достал деревянной бадьей воды, напился большими глотками, разглядывая свое отражение в воде. Хлуму сорок лет; он коренаст. Крутой лоб и бородка, дрожащие пятна глаз, припаленные жаром брови. Таково уж ремесло хлебопека, — вечно имеешь дело с огнем, как кузнец или литейщик. Пламя, искры, дым обжигают лицо и полуобнаженную грудь, словно на тебя веет дыханием пекла. Брови у пекаря спалены, волосы и борода обгорели.
Хлум плеснул немного воды на землю, словно благословляя наступающий день. На душе у него было легко. И он вполголоса запел:
Так он гудел потихоньку, и было похоже, что на пробужденное деревцо уселся окропленный пчелиный рой.
С радостью и мужской гордостью Хлум подумал о том, что скоро у него будет ребенок — продление его жизни.
Не удержавшись, пекарь заглянул в окно комнаты, где спала жена. Он увидел только контур лампы на стопе, но вполне ясно, словно стоял рядом с Марией и глядел на нее, представил себе, как она тихо спит и улыбается во сне.
Прошли и уже не вернутся времена, когда Мария работала вместе с ним за подмастерья — поддерживала огонь в печи, месила и разделывала тесто, сажала хлебы, умело плела рогалики и булки.
То, чему подмастерья учатся годами, она постигла за месяц и самоотверженно заменяла мужу помощника, на которого у них вначале не было средств, потому что пекарня тогда почти не давала дохода; Мария, бывало, работала за двоих. Как ей к лицу были передник и платочек на голове! Глаза ее всегда сияли. Здоровая, сильная женщина, она без труда ворочала восьмидесятикилограммовые мешки, а когда было очень много работы, могла не спать и по двое суток. Это бывало всякий раз перед ярмаркой.
Хлум с признательностью подумал о жене.
Домик спал, благоухая горячим хлебом, только пекарь бодрствовал, и, помолчав, запел снова:
За два угла
ты платочек возьми.
