Она сорвала полый стебелек и взяла его в рот, потом легла на землю и стала тянуть через него кристальную воду, любуясь при этом своим отражением. Подошел Альма. Жанетта села и велела ему повторить то, что он сказал ей на лужайке в Ранькове. Ах, какой он все-таки урод!
Альма молчал.
— Ну, скажи!
— Горло пересохло, надо напиться.
— Еще замутишь воду своей грязной рожей, — остановила его Жанетта. — Погоди, прежде я наберу, тогда пей. До чего же ты противный! От тебя воняет навозом. Ты еще, наверное, и вшивый.
Она велела ему подать ведерко и тотчас отойти.
— Я поеду с вами, — сказал Альма и продолжал, заикаясь: — Т-ты т-такая красивая, я н-не могу б-без тебя ж-жить!
Лицо Жанетты тотчас прояснилось.
— Ну пойдем, пошевеливайся, знаешь ведь, что нас ждут, — милостиво кивнула она.
3
Судьба, настигая нас, обычно подкрадывается окольными путями, извилистыми тропками. К Гарвановым в этот жаркий полдень она пришла по прямой и ровной дороге, — по ней из Южной Чехии в Прагу ехал «гранд-цирк Глобус», когда-то принадлежавший братьям Ямберовым. С этим цирком приехал и старший сын Ружены, Иероним Зруцкий. Цирк расположился шагах в трехстах от старых лип, где стояли зеленые фургоны Гарвановых, на другом конце рощицы, которую называли Тужинка.
Здесь испокон веков останавливался бродячий люд — цыгане, точильщики, канатоходцы, кукольники, владельцы каруселей и тиров и всяческая перекатная голь: ремесленники и продавцы целебных трав, торговцы вениками, тряпичники, живодеры, нищие и комедианты из больших и малых балаганов.
Пока мать и Жанетта чистили и варили картошку, Альберт пошел в лагерь «Глобуса», привлеченный звуком рожка. Там он неожиданно нашел брата Иеронима. Вот это была встреча! После стольких лет трудной жизни! Братья обнимались, целовались, хлопали друг друга по плечу.
— И как ты меня узнал! — удивился Иероним.
— Так уж вышло, — радостно ухмылялся Альберт. — Мы стоим в двух шагах отсюда. Пойдем к маме.
Мать расплакалась от счастья.
— Я знала, что мы когда-нибудь свидимся, — твердила она.
Гарван в фургоне уже никого не звал, только вздыхал. Он напился вволю, выпил чуть ли не целое ведерко. Им было не до него, все сидели с Иеронимом под липами, не сводя с него глаз, время от времени даже ощупывали: он ли? Жанетта стояла сзади, обняв брата за шею и прижавшись к нему головой.
— Сколько я вас искал! — рассказывал Иероним. — Написать вам письмо я не мог, потому что жил под чужим именем, чтобы меня не взяли в солдаты. Правда, меня потом все-таки нашли, но было уже поздно: я работал акробатом и разбился, четыре месяца пролежал в пардубицкой больнице. Лечили меня, как только могли, да новую руку все-таки не приставишь: вот, поглядите, я ее еле сгибаю. В больнице и узнали, что я дезертир. Ну, дали мне три месяца тюрьмы, когда я выписался, — на том дело и кончилось. А в тюрьме было не так уж плохо.
