Возможно, в этом определении будет опущено нечто очень существенное, но все же это будет попыткой объяснить, почему мы помогаем египтянам строить Асуанскую плотину, цейлонцам — выкорчевывать джунгли, а народу Индии — построить металлургический завод в Бхилаи. А может быть, сказать об этом должны поэты?.. Сейчас я включу проигрыватель, и живой голос Довженко с мягкой украинской интонацией, страстно убежденный, вдруг раздастся в моей комнате:
«От скоростей и радиоволн земной шар уменьшился до крайних пределов, а жизнь увеличилась. И впервые за всю историю перед народами, при нас с вами, предстала судьба всего человечества во всем своем величии, во всем драматизме гигантской борьбы: разрушение или созидание?..»
Я не послушалась совета, который был мне дан по дружбе. Я опять в Египте.
…Великолепная набережная, как рулон, разворачивалась вдоль берега Средиземного моря. Море было прозрачным, уже осенним. Зеленая, как бы остекленевшая волна разбивалась о белые парапеты. Дома вдоль набережной пустовали: курортный сезон кончился. В порту, на рейде, стояли иностранные корабли. Один наш, из Одессы, рефрижератор, совсем новенький. Его перегоняли в Балтику.
Шла разгрузка.
В виду порта, где когда-то возвышался белого мрамора Фаросский маяк, стояло судно археологов.
Возможно, оттого, что бананы и последние плоды манго, похожие на небольшие зеленые дыньки, продавались прямо на тротуарах, рядом с корабельными канатами, город выглядел чуть провинциальным. Провинциальными казались тишина, запах моря, как бы разлитая на всем золотистость… И все же это был великий город.
Можно ничего не знать об Александрийской библиотеке, в которой, как полагают ученые, хранились не то девятьсот, не то четыреста ценнейших пергаментов и папирусов и гибель которой Плутарх приписывает огню, переметнувшемуся на книгохранилище, когда Гай Юлий Цезарь приказал поджечь собственные корабли. Можно забыть или не знать вовсе о знаменитом александрийском Мусейоне, где спорили величайшие ученые того времени. Можно считать, что двадцатиметровый столб из единого куска розового асуанского гранита водружен был на одной из площадей Александрии вовсе не в честь Помпея, а, скажем, в честь Феодосия Великого, — от этого Александрия не окажется менее прекрасной.
…Мы сидели в небольшом ресторанчике у окна, за столом, уставленным изысканнейшими салатами, впрочем, очень дешевыми, в которых «участвовали» крошечные египетские лимоны, курчавые листья, вкусом напоминающие сразу щавель и мяту, какие-то нежнейшие стручки, а окно застилала «Великая Зелень» — Средиземное море.
