Наступило время, охарактеризованное впослѣдствіи, какъ періодъ именинъ сердца, — диктатура гр. М. Т. Лорисъ-Меликова. Возникли тѣ чаянія, которыя 15 лѣтъ спустя внукъ Александра II, Николай II, на порогѣ его несчастнаго царствованія, назвалъ на пріемѣ земскихъ депутатовъ, «безсмысленными и безпочвенными мечтаніями». Уже какъ Харьковскій генералъ-губернаторъ съ обширными полномочіями, какими обыкновенно надѣлялись генералъ-губернаторы, призванные искоренять крамолу, Лорисъ-Меликовъ пріобрѣлъ себѣ репутацію гуманнаго и справедливаго областного диктатора. Онъ разъ пріѣзжалъ въ Полтаву и посѣтилъ нашу гимназію. Населеніе встрѣтило его торжественно и необычайно радушно. Въ нашемъ актовомъ гимназическомъ залѣ, куда собраны были всѣ ученики для встрѣчи столь важнаго сановника, вся молодежь съ большимъ воодушевленіемъ, а мы, старшіе, съ умиленіемъ выслушали слова Лорисъ-Меликова, — не помню содержанія ихъ, но помню общій благожелательный тонъ краткой рѣчи его, дышавшей, какъ намъ казалось, любовью къ молодому поколѣнію и просвѣщенію, — тотъ же тонъ, который потомъ, въ бытность его уже всероссійскимъ диктаторомъ въ Петербургѣ, въ качествѣ предсѣдателя Верховной Комиссіи, прозвучалъ въ его словахъ, что нужно «раздвинуть двери школы». Диктатура Лорисъ-Меликова оживила интеллигентные круги общества и въ Полтавѣ, но не успокоила молодежь, рвавшуюся впередъ и не удовлетворенную возвѣщенными въ правительственныхъ сообщеніяхъ улучшеніями въ порядкѣ управленія. Уступки со стороны правительства еще болѣе толкали впередъ трепетную мысль; молодежь какъ будто еще смѣлѣе стала откликаться на подпольную агитацію, увеличилось число конспиративныхъ кружковъ.
Несмотря на неоднократныя попытки старшихъ товарищей, которые, окончивъ гимназію, считали для себя необходимымъ пріобщиться къ революціонному дѣлу, я не входилъ ни въ одинъ нелегальный кружокъ. Здѣсь не играла роль боязнь опасности, съ которой сопряжено было состояніе въ нелегальномъ кружкѣ. Для меня неясна была самая идея революціи, какъ результата классовой борьбы. Добросовѣстно анализируя мое настроеніе въ юношескіе годы, въ связи съ моими политическими и общественными наклонностями въ теченіе всей моей общественной и политической жизни, я долженъ сказать, что я лишенъ былъ отъ природы, по своимъ душевнымъ свойствамъ, того, что нужно для революціоннаго борца. Пройдя черезъ тяжкое дѣтство, я вынесъ изъ него нетронутымъ унаслѣдованный оптимизмъ моего отца, нѣкоторый романтизмъ и абсолютную ненависть къ насилію, какъ къ таковому, независимо отъ той цѣли, для которой оно употребляется. Видъ крови приводилъ меня въ нервное содроганіе. Я не могъ присутствовать при рѣзкѣ птицъ, а человѣческая кровь вызывала во мнѣ прямо ужасъ, непосредственную физическую боль. Съ представленіемъ о революціи въ моемъ умѣ связывались ужасныя картины террора въ великую французскую революцію. Сквозь насильственный переворотъ ужасающе сверкалъ блескъ топора гильотины. Изо всего этого я вынесъ вѣру въ эволюцію, и эта вѣра внушалась мнѣ вѣрой въ силу духа и конечное господство этическихъ началъ. Я жилъ идеей истиннаго мессіанства, внушеннаго мнѣ моей страстной любовью къ пророкамъ. Только это направленіе дало мнѣ возможность выйти изъ печальныхъ условій моего дѣтства и ранняго юношества съ неповрежденной душой, и этимъ своимъ свойствамъ я оставался вѣренъ всю мою жизнь. Эти идеи даже въ смутномъ сознаніи 16-лѣтняго юноши были несовмѣстимы съ проповѣдью революціонныхъ кружковъ, отвергавшихъ индивидуализмъ и проповѣдывавшихъ соціальное нивелированіе. Къ этому надо добавить, что я, какъ никто изъ моихъ сверстниковъ-товарищей, былъ поглощенъ работой для пропитанія моей семьи. Неудачи отца продолжались, ему перепадали лишь рѣдкіе, незначительные и совершенно случайные заработки. Вся семья жила на моемъ иждивеніи. Я зарабатывалъ, трудясь ежедневно отъ 3 час. дня до 11 вечера, помимо школьныхъ занятій съ 9 до 3 часовъ дня, и поэтому былъ физически лишенъ возможности отдавать время общенію съ товарищами и друзьями, выражавшемуся тогда, какъ и потомъ, даже и нынѣ, въ безконечныхъ спорахъ. Меня нисколько не огорчило, когда одинъ разъ, въ товарищескомъ спорѣ о соціализмѣ, какъ необходимомъ спутникѣ политическаго прогресса, одинъ изъ мрачныхъ членовъ какого-то кружка, экстернъ, злобно обозвалъ меня человѣкомъ буржуазнаго настроенія и эволюціонистомъ.
