…Возвращаюсь къ прерванному изложенію.
Немедленно по объявленіи о пріемѣ меня въ гимназію я облекся въ установленный мундиръ — короткій однобортный сюртукъ изъ синяго сукна съ бѣлыми металлическими пуговицами, со стоячимъ воротникомъ и съ бѣлымъ галуномъ, въ кепи съ гимназическимъ гербомъ. Несмотря на огорченіе, причиненное мнѣ необходимостью вступить не въ третій, а во второй классъ, я считалъ себя счастливѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ. Мой видъ гимназиста въ мундирѣ причинилъ истинное горе моимъ роднымъ. Мать и бабушка обливались слезами, видя меня въ такомъ богоотступническомъ нарядѣ.
Начались классныя занятія. Первый блинъ вышелъ комомъ: мнѣ нанесенъ былъ тяжкій ударъ. Учитель географіи, одинъ изъ самыхъ плохихъ педагоговъ, какихъ я встрѣчалъ, и имѣвшій притомъ неясное произношеніе, приказалъ мнѣ указкой обозначить на картѣ Бенгальскій заливъ. Не понявъ его вопроса и не зная, что дѣлать съ указкой, я не удовлетворилъ учителя, и онъ поставилъ мнѣ отмѣтку 2, — мнѣ, который прекрасно выдержалъ экзаменъ въ третій классъ и мечталъ, что съ перваго же дня начнется для меня тріумфальное шествіе по пути, усѣянному пятерками! Моему горю не было конца, я готовъ былъ считать себя погибшимъ. Глубокое огорченіе причинило это событіе и моему отцу.
Самымъ труднымъ дѣломъ, конечно, было справиться съ русскимъ языкомъ. Учитель русскаго языка, какъ нарочно, часто заставлялъ меня читать и разсказывать, видимо забавляясь моей ломаной рѣчью. Но я вскорѣ, однако, превозмогъ всѣ трудности, и моя гимназическая жизнь мирно потекла изъ класса въ классъ съ наградами, помѣщеніемъ въ первомъ разрядѣ по успѣхамъ и даже на первомъ мѣстѣ, за которое я конкуррировалъ съ другимъ товарищемъ, тоже евреемъ. Мы такъ и дошли до конца гимназіи, чередуясь на первомъ мѣстѣ и не допуская никого другого занять это мѣсто.
Первый годъ пребыванія въ гимназіи и значительная часть второго не отразились на моемъ религіозномъ поведеніи. Я вначалѣ даже удвоилъ усердіе въ исполненіи религіозныхъ обязанностей и обрядовъ, стараясь этимъ доказать огорченнымъ родственникамъ, что пребываніе въ гимназіи совмѣстимо съ точнымъ исполненіемъ всего предписываемаго набожному еврею, и оправдать ручательство отца. Не только по субботамъ, но и по понедѣльникамъ и четвергамъ, — дни, когда при молитвѣ читается Тора, — я вставалъ въ 6 часовъ утра и на разсвѣтѣ уже былъ въ синагогѣ при молитвѣ. По возвращеніи изъ класса, раньше, чѣмъ приступить къ приготовленію уроковъ, я продолжалъ прерванныя на нѣкоторое время занятія Талмудомъ. Когда наступилъ день моего «бармицво», зимою 1876 г., я, передъ собравшимися по этому поводу родственниками и знакомыми и талмудическими авторитетами города Полтавы, произнесъ обычную «дрошо», посвященную сложному толкованію нѣкоторыхъ трудныхъ мѣстъ Талмуда изъ трактата «Хулинъ», и доказалъ, что гимназическое образованіе не отразилось вредно на моемъ талмудическомъ знаніи. По субботамъ я, съ разрѣшенія директора гимназіи, не участвовалъ въ письменныхъ работахъ; книги по субботамъ носилъ въ классъ и обратно нашъ дворникъ, мой большой другъ Матвѣй, отставной солдатъ Николаевской олужбы, спавшій за неимѣніемъ другого мѣста, въ той же коморкѣ, гдѣ при тускломъ освѣщеніи сальной свѣчки происходили мои занятія. Этотъ Матвѣй былъ постоянный свидѣтель моихъ вечернихъ и утреннихъ бдѣній надъ еврейскими книгами, надъ зазубриваніемъ латинскихъ словъ и надъ самымъ труднымъ для меня дѣломъ — выучиваніемъ наизусть стихотвореній: трудно, помню, давался мнѣ «Полтавскій бой»; не умѣя дѣлать надлежащихъ удареній, я не справлялся съ пушкинскимъ ритмомъ…
