Отличалось отъ другихъ малороссійское еврейство и по своему внутреннему укладу. Я уже упоминалъ, что, за рѣдкими исключеніями, они превосходно говорили на мѣстномъ малороссійскомъ нарѣчіи; они носили платье общаго мѣщанскаго типа, не было длинныхъ капотовъ, не было особыхъ, на подобіе польско-евреййсихъ, шапочекъ, ермолокъ и т. п. Попадались нерѣдко евреи со стрижеными пейсами и даже съ остриженными бородами. Но въ общемъ они строго держались закона и внѣшнимъ своимъ религіознымъ благочестіемъ не уступали, во всякомъ случаѣ, литовскимъ евреямъ. Это внѣшнее благочестіе не имѣло, однако, внутренняго содержанія. Ученыхъ («ламдимъ») было среди нихъ очень мало, и въ общемъ они представляли собою типичныхъ «амгаарацимъ», т. е. невѣжественныхъ въ еврейской письменности людей, хотя каждый старался проявить пониманіе Торы и употреблялъ еврейскія изреченія, произнося ихъ и съ ошибками и не всегда кстати. Религіозное поведеніе малороссійскихъ евреевъ, я бы сказалъ, не вытекало изъ сознанія постояннаго общенія съ Божествомъ, какимъ проникнуто ортодоксальное еврейство Литвы. Благочестіе было холодное, не одухотворенное; смыслъ обрядовъ и религіозныхъ предписаній, которыми регулируется каждый шагъ еврея, оставался темнымъ, и поэтому и самая форма выполненія ихъ была часто извращенная. Все выполнялось слѣпо, подражательно. Въ молитвѣ не проявлялось никакой индивидуальности молящихся, всѣ какъ бы по командѣ выкрикивали отдѣльныя слова по установленному образцу. У малороссійскихъ евреевъ я никогда не наблюдалъ экстаза въ молитвѣ, когда молящійся, проникая въ возвышающій его духъ смыслъ произносимыхъ словъ, становится какъ бы очевидцемъ величія Божества, сливаясь съ идеей о немъ и уничтожаясь, какъ личность, предъ этимъ величіемъ. Въ домашней жизни семьи малороссійскаго еврея не бывало разговоровъ на отвлеченныя религіозныя темы. Они причисляли себя къ хассидамъ, но не было среди нихъ приверженцевъ опредѣленнаго цадика, тогда какъ волынскій еврей за «своего» цадика, — готовъ итти въ огонь и воду. Не было у нихъ и хассидской жизнерадостности, мистическаго настроенія, поддерживающаго духъ. Словомъ, не было у нихъ той высокой поэзіи въ религіозности, которая вноситъ столько теплоты въ исполненіе многосложныхъ обрядовъ и предписаній, не было и р_а_д_о_с_т_и въ служеніи Богу.
Но малороссійскіе евреи и не бравировали своимъ невѣжествомъ. Большинство старалось въ теченіе всей своей жизни пріобщиться къ еврейской мудрости. Мнѣ памятны субботніе «бенъ-минхо-лемайровъ», т. е. промежутки между предвечерней субботней молитвой и вечерней. Въ молитвенныхъ домахъ собирались кучками у столовъ, за которыми какой нибудь меламедъ или болѣе ученый мѣстный домохозяинъ читалъ и разъяснялъ «мидрашъ» или «Эйнъ-Яковъ». Особенно же охотно внимали каббалистическимъ разглагольствованіямъ какого нибудь знатока-хассида. Приверженностью къ еврейской мудрости объясняется то уваженіе, которое питали мѣстные евреи къ меламедамъ высшаго ранга, т. е. преподававшимъ въ хедерахъ Талмудъ. Контингентъ ихъ доставляла исключительно Литва. Имѣть на полномъ иждивеніи особаго меламеда для своихъ дѣтей считалось признакомъ хорошаго тона у болѣе состоятельныхъ евреевъ. Въ качествѣ такого меламеда приглашенъ былъ въ свое время мой дѣдъ по матери — первый изъ нашей семьи, поселившійся въ Полтавѣ. Въ качествѣ такового же былъ выписанъ изъ Мира совсѣмъ молодымъ человѣкомъ мой отецъ, имѣвшій репутацію блестящаго талмудиста и обнаружившій вскорѣ недюжинный педагогическій талантъ. Первый подвизался въ домѣ одного мѣстнаго богатаго портного, а мой отецъ обучалъ Талмуду дѣтей другого, тоже богатаго портного.
