Она хотела убедить меня, что она не шутит.
И почему-то от ее тяжелого взгляда мне стало легче.
– Я не могу этого сделать, детка.
– Почему? Да, конечно, мама очень разозлилась на тебя из-за той женщины, но ведь она и сама начала встречаться с Коулманом, когда вы были еще женаты. Я видела его письмо маме, написанное за год до твоего ареста.
– У нее были на то причины, – покончил я с темой, признавая свои грехи, но не желая называть их вслух.
– Но это же он посоветовал ей не вызволять тебя из заключения.
– Откуда ты это знаешь?
– Да как-то она посожалела, что тебе пришлось отсидеть в тюрьме, а он ответил, мол, тогда они уже все обсудили, и ее решение обрубить все концы было правильное.
Я прямо взорвался! Представляю, что натворил бы, но спохватился – вообще-то Монике тогда не требовались ничьи подсказки для разрыва со мной.
– Ты что, взялась следить за собственной матерью, Эй-Ди?
– Она же влезла в мой компьютер. И вообще все время лазит по моим вещам.
– Ну… я не хочу, чтобы ты и дальше так поступала, – проговорил я, стараясь добавить своим словам веса. – И я никогда не отправлю человека в тюрьму. Если только это не по долгу службы.
– А если он этого достоин?
– Неважно.
– Почему?
– Потому что я там был. Я знаю, каково это. И я не такой злодей.
Она фыркнула и подняла на меня взгляд, как бы сравнивая мои жизненные ценности со своими.
– Я сегодня поеду к Мелани и там останусь, – сказала она, когда молчание слишком уж затянулось.
– Учиться будете?
– Просто хочу слинять из дома.
– А мама знает?
– Да. Она сейчас в бешенстве. Злится на тебя, а теперь и на Коулмана. Она же всегда хотела такой жизни, как по телику показывают. А получилось как на передовице «Пост».
Это были мои слова – я так подначивал Эм. Я рассмеялся, а дочь хихикнула. Потом мы одновременно поднялись и обнялись на прощанье.
«Англ-дангл» – обшарпанный полуразвалившийся бар в восьми кварталах от старого флотского дворика. Несколько небольших неоновых знаков в мутных, залепленных грязью окнах рекламировали пиво давно снятых с производства брендов. Внутреннее убранство дополняли элементы декора вроде спасательных жилетов и больших деревянных штурвалов, тут и там развешанных и пристроенных на полках.
Некоторые из посетителей, что пили сейчас возле барной стойки и за малочисленными столиками вдоль стен, очевидно, когда-то были моряками, прочие собравшиеся – служащими доков. Женщина за стойкой, которую звали Кресс Махони, – обладательница тяжелого голоса, которая недавно бросила трубку после разговора со мной. Ей было пятьдесят, и красота ее уже несколько поблекла, но не исчезла. Каштановые волосы подернулись сединой, но в синих глазах сияли искры.
