Считалось, что до Арнишиц верст пятнадцать или двадцать. А некоторые насчитывали и того больше: версты ведь были немереные. Одним словом, путь неблизкий, и идти туда мне было совсем незачем. И я стал отговариваться.
Но Шевченкову хотелось, чтобы я пошел, хотелось главным образом потому, что вдвоем идти веселей, интересней. И он всячески начал уговаривать, соблазнять меня.
Польстился я на то, что, по словам моего друга, у земского начальника есть библиотека и что его дочь (Шевченков знал даже, что зовут ее Мария) может дать мне из этой библиотеки любую книгу, какую бы я ни попросил.
Ранним утром следующего дня Шевченков зашел за мной, и мы отправились в Арнишицы.
В дороге за старшего был, понятно, Шевченков, как человек бывалый, знающий все на свете. Он и дорогу знал хорошо, знал, как следует поступить в том или ином случае, к кому обратиться и тому подобное.
И едва мы успели прийти в усадьбу М. П. Яновского, как мой приятель уже сдал пакет письмоводителю и отправился на кухню, где, по его словам, нас должны были накормить.
В этой кухне, представлявшей собой нечто вроде деревенской избы и стоявшей на почтительном расстоянии от барского дома, обычно обедала дворня.
Очень скоро Шевченков позвал меня обедать. Но он, оказывается, уладил дело не только с обедом, а успел рассказать какой-то горничной и о том, что пришел «тот самый мальчик, который сам пишет стихи».
И только-только мы успели пообедать, как за нами пришла девушка в белом переднике и сказала, что господа приказали ей привести нас в барский дом. И мы пошли за ней. По пути горничная сообщила нам, что «сам» куда-то уехал, но барыня и барышня дома и, кроме того, у них гости.
Я первый раз в жизни видел барские хоромы, первый раз в жизни был в богатом помещичьем доме и сразу же растерялся: босой, с запыленными ногами, я стоял у двери на блестящем паркете, мял в руках свой картузик и не знал, что делать.
Меня попросили подойти поближе и прочесть свои стихи. Я подошел и начал читать. Но уж очень необычные были у меня слушатели: нарядные дамы, каких я мог видеть только на картинках, и молодые красивые мужчины с черными нафабренными усами, закрученные острые концы которых торчали вверх.
Одни из моих необычных слушателей расположились в креслах, другие слушали, стоя за креслами. Как я читал и что читал, не помню. Но слушали меня благосклонно. Потом кто-то похвалил меня, а один из мужчин дал мне три серебряных рубля. Я и испугался и обрадовался: ни от кого мне не приходилось получать таких денег. Да и за что мне их дали? Прямо так, ни за что, даром. Но как-никак это был мой первый гонорар за стихи. Впрочем, слово
