Когда во время урока у него спрашивали: скажи, мол, какая это часть речи, — он неизменно в любом случае отвечал:
— Глагол.
Других определений он как будто и не знал: все части речи сплошь были для него глаголами.
За это в школе его прозвали Ваней Глаголом и часто дразнили такими стишками:
Глагол есть такая часть речи —
Упал Ваня Лы́женков с печи,
Ударился об по́л,
И вышел — глагол.
В школе Иван Лыженков учился до выпускных экзаменов, но на экзамены не пошел: знал, что провалится, — зачем же идти?
3
Неважно обстояли у нас дела с арифметикой — особенно в последнем, четвертом классе: задачи то и дело не получались, не получались и те, что решались всем классом в школе, и те, что задавались на дом. Из-за этого нам часто приходилось краснеть перед Екатериной Сергеевной. Все мы искренне любили ее, и нам было по-настоящему стыдно, если мы не смогли сделать то, что она предложила нам.
Решать задачи — даже самые трудные, какие только были в задачнике, — научил меня мой отец. Я думаю, что он и сам не понимал, почему и как все это произошло: ведь был он человеком малограмотным, никогда в жизни не изучал арифметики и ни разу не решал таких задач.
Скорее всего у него была правильная, хорошо развитая практическая сметка. А может быть, он просто благодаря житейской опытности и природной сообразительности быстро схватывал, на чем построена та или иная задача, в чем ее основной секрет.
И вот сижу я, бывало, вечером дома, и очень мне досадно, что задача попалась такая трудная и никак она у меня не выходит.
Он подсядет ко мне и скажет:
— А ну-ка прочитай мне задачу.
Я прочитаю — иногда один раз, иногда дважды. Отец подумает-подумает, и тут начинается «волшебство». Рассуждая совершенно логически, отец очень понятно, очень наглядно объясняет, почему у первого купца прибыли больше, чем у второго, откуда могла взяться эта прибыль, почему одни числа надо перемножить, а другие сложить вместе и т. п.
Он до всего доходил своим практическим умом и учил меня как умел логике суждений, он внушал мне свое, я бы сказал, жизненное, живое представление о той или иной задаче. И он всегда, за очень редкими исключениями, приводил меня к правильному решению.
Вскоре я так наловчился, что и сам без всякой помощи отца мог решать трудные задачи. Я никогда не приходил в школу с нерешенной задачей. Одним словом, по арифметике я стал первым учеником.
Я рассказываю об этом потому, что уже почти накануне выпускных экзаменов, то есть ранней весной 1913 года, произошел один и горестный, и в то же время забавный случай, тесно связанный с моими познаниями в арифметике.
