Но особенно мне нравилась песня «Трансвааль». Летом в ясный солнечный день идешь, бывало, по полю и, забыв про все на свете, поешь что есть силы:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне.
Я, конечно, не очень понимал тогда смысл этой песни и, разумеется, не имел никакого представления о стране Трансвааль и англо-бурской войне, в годы которой (1899—1902) появилась эта песня. И все же песня волновала меня до глубины души.
Даже слезы выступали на глазах, когда я доходил до тех строк песни, в которых говорилось:
А младший сын — тринадцать лет —
Просился на войну.
Но я сказал, что — нет, нет, нет! —
Малютку не возьму.
После революции 1905 года в деревню, правда с большим запозданием, проникли революционные песни.
Однажды я весь день бродил с ребятами около речки и то один, то вместе с ними распевал:
Царь испугался, издал манифест:
Мертвым — свободу, живых — под арест.
Причем слова эти мы повторяли раз по десять подряд. Затем пели «Церковь золотом залита» и что-то еще.
Когда перед вечером я вернулся домой, отец встретил меня очень сурово. Он сказал мне такие слова, которых я меньше всего мог ожидать от него. Говорил он равнодушным голосом, но я чувствовал, что равнодушие это деланное и что за ним скрывается большое недовольство моим поведением.
— А за тобой урядник приходил, — услышал я от отца.
— Как урядник? На что я ему?
— А так. В блохарку тебя хочет посадить, — продолжал отец.
Попасть в блохарку, то есть в арестное помещение при волостном правлении, мне не хотелось. Я испугался.
— А за что же меня в блохарку?
— А за то, что ты песни недозволенные поешь.
— Не один я пою, ребята тоже пели, — оправдывался я. — А потом, никакого урядника там не было. И никто не слышал, какие мы там песни пели.
— Кому надо, тот слышал, — стоял на своем отец. — Вот наделал делов, теперь не разделаешься. И тебя посадят, и с нами неизвестно что сделают…
Мать добавила:
— Ты садись-ка лучше да поешь, а то возьмут тебя голодного — совсем плохо тогда придется…
Меня явно запугивали, хотя я не понимал этого. Я все принимал всерьез, и потому разговор с отцом меня не на шутку встревожил. Всю ночь я не мог заснуть. Ждал — вот-вот придет урядник и уведет меня в блохарку.
После я узнал, что о моих песнях рассказал отцу Сашка. Он находился где-то за речкой и оттуда видел нас и слышал наше ребячье пение. С тех пор я уже не мог петь с таким самозабвением, как раньше. Мне все казалось, что где-то поблизости спрятался Сашка, который подслушивает меня.
