Я не должна здесь стоять, хотелось закричать мне, я не такая, как они! Я хотела стоять рядом с Ли и чувствовать себя уверенно в этой чужой непонятной стране. Но мужчины и знаменитая журналистка оказались по одну сторону, а жены – по другую. Мы стояли, разговаривали и придерживали платки, которые срывало ветром. Голова Ли была непокрыта, черные волосы развевались.
Вскоре мы прилетели в Сайгон и высадились прямиком на окутанной смогом центральной улице; слева и справа тянулись дешевые бары и ночные клубы, прямо на улице с тележек торговали часами, сигаретами и хлопушками в ярких бумажных обертках – они напомнили мне ириски, что продавали на пляже в Атлантик-Сити. Мимо проезжали велорикши и везли своих одиноких пассажиров по зловонным улицам мимо ресторанов всех кухонь мира. Я представила грязные тесные кухоньки этих ресторанов с черными закопченными кастрюлями на плите и сморщенных вьетнамских старушек, размешивающих мутный бульон непонятного происхождения. Стоял февраль, жара, лютовали москиты, мои нейлоновые чулки липли к ногам. Нас должен был встретить автобус, но он опаздывал; мы, американцы, сбились в кучку, и вскоре нас окружили дети, которые клянчили деньги и весело предлагали нашим мужчинам «дёсево потлахаться». Джо отгонял их с неловкой усмешкой, но они возвращались, тянули мужчин за рукава и брючины.
На следующий день наша журналистская группа пролетела на вертолетах над деревьями и зелеными полями и направилась в западную часть города. Я села с Джо, Ли и ее мужем Рэймондом, тоже журналистом, но не таким известным, как его жена; мы были в тропических шлемах, защитных наушниках и солнечных очках, и мне казалось, что вертолет – тот же велорикша, только он везет своих привилегированных пассажиров по воздуху над грязью и суетой. Маленькие самолетики постоянно ныряли вниз, бросали бомбы в листву и снова взмывали вверх. Джо, Ли и Рэймонд что-то записывали в блокнотах и с видом знатоков обсуждали Вьетконг, хотя все мы на самом деле были туристами и впитывали все, что видели вокруг, чтобы потом вернуться в Штаты и только делать вид, что все знаем.
Нас повели на экскурсию по лагерю беженцев в Кам-Чау, который считался временным; тамошняя грязь потрясала. В кучах мусора и отходов рыскали свиньи в поисках чего-нибудь съедобного. В хижине рожала женщина и беспрестанно кричала; медик, которого к ней приставили, все спрашивал, есть ли у нас стерилизованная вода. «Прошу вас, пожалуйста», – умолял он, но воды у нас не было. Наш разговор напоминал диалог из абсурдистской драмы:
