– А как же твое творчество? – заботливо спрашивали меня те немногие, кто знал, что когда-то и я писала хорошие студенческие рассказы и мы с Джо, вообще-то, встретились на уроках литературного мастерства.
– О, я больше не пишу, – отвечала я.
– Джоан очень занята, – добавлял Джо, – она нянчит мое эго. – Все смеялись, Джо вскользь упоминал благотворительную деятельность, которой я занималась в свободное время. В конце семидесятых я начала сотрудничать с организацией помощи беженцам «Поддержка беженцев Эгейского региона». Жены наших друзей, бывало, просили, чтобы я прочла свои студенческие работы, но я отвечала отказом, говорила, что все они незрелые и если сейчас я начну перечитывать их, то ужаснусь.
То, что я писала в колледже, не могло сравниться с мужской литературой. Мужская проза растекалась по страницам вальяжно, раскинув ноги и руки, как человек, который принял ванну, побрился и теперь позевывал и потягивался. Мужчины придумывали собственные слова: «фалломатериализм», «эротектоника». Они писали о себе и даже не заботились о том, чтобы изменить автобиографические детали. Зачем? Они не боялись своих альтер эго; не боялись они и своих эго. Мир же принадлежал им, и все, что в мире, тоже им принадлежало.
Я же не владела в этом мире ничем; никто не преподнес мне его на блюдечке. Я не хотела быть «сочиняющей дамочкой», акварелисткой слова; не хотела я становиться и безумной теткой, бой-бабой, с которой никто не желал связываться. Я не хотела превратиться в Элейн Мозелл – она сама меня от этого предостерегла. Она болтала громче всех и была одинока, а потом о ней все забыли.
Я не могла представить, кто сможет полюбить громкоголосую писательницу. Что за мужчина останется с ней и не испугается ее чрезмерности, ее гнева, ее духа, ее таланта? Кто он, этот призрачный муж, муж, который ничего не боится и при этом сам силен и привлекателен? Может, такой и прятался где-то под камнем и изредка выползал на свет божий, чтобы отпраздновать очередную грандиозную идею своей гениальной жены, но потом неизменно возвращался в тень.
Грандиозные идеи Джо завели нас далеко. Однажды в середине шестидесятых я поехала с ним во Вьетнам. Группа писателей и репортеров отправилась в Сайгон в инфотур по региону; Джо тоже пригласили. Большинство авторов ехали с заданием от газеты или журнала; в то время редакторы все еще пожимали плечами и говорили: «Конечно, почему нет, поезжай и напиши длинную статью; не экономь слова». Но Джо никогда не умел писать о войнах. Войны – Корейская, Вторая мировая, а потом и война во Вьетнаме – упоминались в его книгах лишь постольку-поскольку; никто из его героев не продвинулся дальше учебки. Один из них, Майкл Денбольд из «Грецкого ореха», случайно выстрелил себе в ногу на учениях, прямо как Джо. Огнестрельное оружие вызывало у его героев и страх, и восторг. Чувствуя в своей ладони тяжелый металл, они испытывали отвращение и волнение; пульс учащался и возникало чувство беспомощности. Те же чувства – любовь и страх – они впоследствии испытывали, держа на руках своих младенцев.
