– Ни на йоту, – ответила мать, поджав губы. Ее голову украшали плотные кудряшки, которые появились там совсем недавно; гвоздичный запах парикмахерской еще не выветрился, и, уловив его, я представила металлические расчески, плавающие в голубой воде, как музейные образцы в формалине.
Казалось, после того, как я прочла убогий рассказ Джо в «Кариатиде», у меня возникла потребность защищать его честь еще более рьяно, ведь если не я, то кто это сделает? Его жена Кэрол его ненавидела и, скорее всего, скоро научит и Фэнни его ненавидеть. Его попытки писать художественную прозу были не блестящими, но я все же расхваливала его в нашей гостиной майонезного цвета, надеясь, что сама поверю своим словам. Он же талантливый, верно? Таким он выглядел: задумчивый, непредсказуемый, полный эмоций, которых я не понимала, – мужских эмоций. Мужских, суровых, важных; эмоций, которые испытывали мужчины на войне, мужчины, что ссутулившись сидели за покерным столом под завесой сигаретного дыма. Я буду всем говорить, что он талантливый, решила я, и тогда он таким станет.
– Значит, вы не хотите с ним познакомиться? – спросила я.
– А ты как думаешь, Джоан? – Она была права; как ни крути, перспектива знакомства Джо с моими родителями представлялась ужасной. Он будет видеть перед собой двух скелетов с коктейльными стаканами в руках; они – говорливого торговца текстилем с пенисом с халу величиной. Нет, лучше им никогда не встречаться.
Но они, конечно, встретились; правда, случилось это намного позже, когда все успокоилось или наоборот, накалилось, как посмотреть; но место Джо в мире к тому времени уже было четко определено. Родители даже сами захотели с ним познакомиться, ведь единственным знаменитым писателем, которого они знали, был Торнтон Уайлдер; давно, еще в 1940-х, по просьбе друга отца тот выступил с речью в отцовском клубе, восемь минут вещал о текущем состоянии американской драматургии, а потом сбежал.
Но тогда Джо еще не добился успеха, поэтому все считали его еврейским насильником, а меня – девчонкой, влюбившейся в него по глупости. Я вышла из родительской квартиры, прошлась по Парк-авеню, показавшейся мне пустой и начисто лишенной обаяния, как и гостиная моих родителей. Я была на взводе. Если я на самом деле планировала остаться с Джо, то все, что я сказала матери, просто обязано было сбыться. Джо должен был оказаться талантливым – нет, блестящим писателем. Только это позволит закрыть глаза на то, что он еврей, на неприятные последствия его адюльтера, на ужасную комнату, что он для нас снимал, на прочие его недостатки и разочарования, что следовали за ним неотступно.
