– Черт.
Потом его стул повалился вперед, а он рухнул лицом на выстеленный бумагой стол. Мы вскочили, все разом.
– Ты… ты… подавился? – спросила Мария Джеклин громким голосом, как их учили на занятиях по сердечно-легочной реанимации, и Джо слегка качнул головой, показывая, что нет. Он жмурился от боли, хватался руками за грудь и, кажется, не дышал; мужчины схватили его и положили на стол, прямо на ложе из крабов, и навалились на него, как тогда, когда разнимали их с Львом.
Лев Бреснер к тому времени давно уже овдовел, но все еще гулял направо и налево, хотя пребывал в депрессии еще более глубокой, чем прежде; он вышел вперед, запрокинул Джо голову и начал делать искусственное дыхание, потом нажимать на грудь, а дальше приехали парамедики, протиснулись через заросли бамбука в глубине ресторана, уложили Джо на носилки и надели ему кислородную маску. Кто-то обнял меня за плечи; я слышала мешанину голосов, потянулась к Джо, но его уже увозили прочь.
Через пять месяцев, после длительного и болезненного восстановления от сердечного приступа, который, кстати, оказался относительно несерьезным, Джо понадобилась операция по замене сердечного клапана свиным. Он лежал на нашей кровати в Уэзермилле, читал письма и романы, говорил по телефону с разными людьми со всего света. Обе наши дочери приехали и жили некоторое время у нас, пытались приободрить меня и помочь отцу. Даже Дэвид позвонил, и я поняла, почему он это сделал, хотя про Джо он не спрашивал.
В тот год я старалась держаться как можно ближе к Джо; я очень испугалась. Забыла все его изъяны; они стерлись из памяти, как вкус этих крабов. С тех пор я никогда не ела крабов. Я хлопотала у его кровати и молила, чтобы он выздоровел, и в результате получила то, о чем просила.
В наш последний вечер в Финляндии мы с Джо бок о бок взошли по широкой мраморной лестнице Хельсинкского оперного театра. Я держала его за руку, вокруг стрекотали камеры, снимавшие не только нас одних. Все важные люди в Финляндии сегодня явились сюда – писатели, художники, члены правительства, финны с любопытными именами вроде Симо Ратиа, Каарло Пиетила, Ханнес Ватанен. Эти имена звенели в ушах одинаково соблазнительно, и все лица казались одинаково румяными и скуластыми. Зубы у всех были крепкими и ровными, словно вся Финляндия обслуживалась у одного ортодонта. Мужчины и женщины в пухлых зимних парках стекались в оперный театр; лишь внутри, когда они снимали верхнюю одежду, становилось ясно, что они явились на этот показ высоких мод хорошо подготовленными. Этот вечер был главным событием года, крошечной трещинкой во льду, через которую в Финляндию проникал внешний мир; раз в году финны выходили из зимней спячки. В этом году трещинкой стал Джозеф Каслман, маленький толстый человечек во фраке, что шел со мной рядом по низким ступеням к золотистым залам Хельсинкского оперного театра.
