— Поехали! А то проклятый ветер совсем доконает, — проворчал Брозовский.
Его жена стояла спиной к нему, опершись о тележку, и тяжело дышала. Защищаясь от ветра, она прикрылась грубошерстным передником. Волосы ее блестели от пота. Перед ней раскинулась вся долина, но глаза ее ничего не видели — ни путаницы домов, ни извилистых улочек, ни пелены дыма из труб медеплавильного завода в Гетштедте, ни голых холмов, ни пахарей в просторе полей, ни рудоподъемных башен, ни рваных облаков пара над заводскими паровозами. Она видела только свои заботы — дорогу, тележку, огород, лопаты…
Поздний вечер. Брозовский, без пиджака, сидит за обеденным столом в кухне. Маленькая подвесная лампа под плоским абажуром дает скудный свет. Он опустил ее пониже и склонился над листом бумаги. Его жена молча примостилась на скамейке возле печи, с трудом перебарывая сон.
Держа корзинку, полную рваных носков, на коленях, она пыталась продеть в игольное ушко черную шерстяную нитку. Но руки ее дрожали, нитка никак не вдевалась. От работы лопатой пальцы одеревенели и не сгибались. Брозовский обмакнул перо в чернила. Первые корявые буквы появились на бумаге. Черновик письма лежал перед ним. Но написанное почти невозможно было разобрать. Кое-что пришлось писать по памяти.
Он испуганно вздрогнул, когда корзина с носками соскользнула с колен жены и ножницы звякнули о каменный пол.
— Все пишешь и пишешь, — сказала она с досадой. — Как тут не уснуть, когда ты все время молчишь.
— То, что я сегодня пишу, потом разбудит многих, — мягко возразил Брозовский.
— А почему всегда ты да ты? На тебе что — свет клином сошелся? Что ни день, то новости.
— Не так уж это ново, Минна. Давно пора было сделать.
— Да ведь я не против. Но почему обязательно ты? Для кого стараешься? Для этого Бинерта? Он пойдет на праздник фронтовиков и только ухмыльнется, когда ты вылетишь с работы.
Брозовский откинулся на спинку стула. До сих пор жена всегда поддерживала его. Больше того — когда он падал духом или не знал, на что решиться, она всегда ободряла его.
— Ты знаешь не хуже меня, что для рабочих никто и пальцем не шевельнет. Мы должны добиваться сами. Всего, что нам нужно. Даже если вокруг будут сотни таких, как Бинерт.
Минна уложила носки и нитки в корзинку. Он смотрел на ее натруженные руки, на седеющие волосы, изрезанное морщинами лицо, горькие складки по углам рта, заострившийся подбородок. Как она сгорбилась! Ему стало жаль ее. Неужели это его жена, подруга долгих лет? Раньше ему как-то не приходило в голову, что она состарилась раньше времени. Он хотел было подойти к ней и сказать что-нибудь ласковое, но сдержался.
