— Если бы… По крайней мере не было бы так обидно.
— Так в чем же дело?!
— Врачи не пропустили…
Как же так! В некоторой степени он посильнее Генки Черняева: у того один конек — бокс, а Шуро́к спортсмен разносторонний.
— Зрение, — сказал Шуро́к. — Очки теперь ношу. Вот. Пока в кармане…
Зима. Снегу по крыши. Работы почти нет. Скучновато. Спасибо Афанасию, научил меня охотиться. Теперь отваживаюсь отправляться один в недальние походы. Я плохо управляюсь с компасом, а лес здесь серьезный. На восток от рыбхоза тянется километров на семьсот, а на север — на три тысячи. Да и кем меряны эти таежные километры!
Охота — занятие увлекательное. Мечтаю о тетеревах и рябчиках, скромно отгоняю мысль о глухаре. Эту пудовую птичку и опытный таежник не вдруг добудет. Больше всего мне нравится охота на рябчика. Идешь и свистишь в манок. Свистишь и слышишь отзыв. Услышишь слабый ответ, затаишься и ждешь. Обязательно подлетит.
Но и здесь есть свои тонкости. Однажды рябчики не откликались, молчали. Я уже надежду потерял, но Афанасий все ходил и подсвистывал. Наконец и он устал.
— Поворачиваем домой?
— Успеется. Сейчас обманем рябцов. На драку выманим.
Афанасий сменил манок. Раздался призывный клич петушка. Тотчас поблизости залился рябчик, рассерженный присутствием соперника, Афанасий еще дважды дунул в манок, над головой зашелестели крылья, и серый шар закачался на ветке ели…
…Катя уезжает в третью бригаду собирать взносы. Туда же отправляется Иван Федорович: ему надо потолковать с рабочими насчет вечерней школы. Их повезет на лошади Афанасий. Мы с Левкой потихоньку от остальных отпрашиваемся у Джоева, и вот по льду застывшей Серебрянки мчатся легкие сани. Афанасий правит стоя, не отворачивается от режущего ветра, крутит над головой вожжами, горланит на всю тайгу:
— Аллюр, милая! Граб-бят!
И свищет, как Соловей-разбойник. Мы, придавленные тулупами, лежим в пахучем сене и смеемся: романтика! Лошадь стучит подковами по обдутым ветром ледяным буграм. Бригадир доволен, у него заимка в тайге.
— Ужо поохотимся. Пельмешек настряпаем, выпьем по малой.
Мчится по Серебрянке легкая кошевка.
В бригаде нас не ждут. Чей-то белый нос прижимается к стеклу. Из домика выскакивает Пшеничный, он даже не успел надеть куртку.
— Братцы! Гости приехали!
Стискивает в объятиях Катю.
— Вот это подарок!
Вечером сидим, сдвинув койки к чугунной печке. У печки сохнут валенки. Пшеничный извиняется перед Катей. Вообще он ведет себя довольно необычно, эдакий таежный абориген. Держится Пшеничный уверенно:
