. В целом в период позднего социализма советские люди получили возможность формировать сложное и дифференцированное отношение к различным идеологическим тезисам, нормам и ценностям системы. Они могли «отвергать одни нормы и ценности, равнодушно относиться к другим, активно поддерживать третьи, творчески переосмысливать четвертые и так далее»
136.
Во что это вылилось на практике? При формализации и ритуализации идеологических аспектов советского строя возросла роль остающихся актуальными различных добродетелей. Добродетель есть всегда нечто интуитивно понятное; ее релевантность проверяется в повседневной деятельности на практике. Что бы там ни происходило на верхнем этаже советской моральной пирамиды, участие в социальных практиках и институтах продолжало требовать разного рода добродетелей. Внимание к ним растет, и это именно их со все возрастающим интересом начинают обсуждать, принимать, отвергать, игнорировать и т. д. Дружба, любовь, верность, честь, творческое самосовершенствование, стремление к прекрасному, тяга к познанию, преодоление себя, романтика участия в делах великих или не очень, но непременно увлекательных и интересных и многое другое – связанная со всем этим морально-нравственная проблематика оставалась востребованной и актуальной помимо всяческой идеологии.
Тем не менее нельзя сказать, что идеология утратила к данной области морали всякое отношение. Нет. Поскольку идеология превратилась в «авторитетное слово», к которому необходимо было отсылать все прочие слова, так и происходило. Идеология как система универсальных ценностей, как мы указывали выше, продолжала указывать инвариантам этики добродетели ее место. В ситуации, когда последние являлись подчиненными элементами универсальной этической системы (выполняя для нее роль лезвия меча, тогда как роль рукояти выполняет универсальная система ценностей), на добродетели закономерно падал отблеск этой универсальности, что привело к некоторой переоценке ее значимости. Поясним подробнее, что мы здесь имеем в виду.
Не все, но многие добродетели – особенно это касается так называемой героической этики или же верности внутренним нормам всякого рода локальных или корпоративных общностей – с точки зрения приверженцев любой универсальной системы ценностей не являют собой ничего выдающегося в моральном плане. Мужество, храбрость, военная доблесть, снисходительное отношение к поверженному врагу, верность своей стране, городу, гильдии, тяга к познанию или прекрасному и т. д. – все это начинает выглядеть «блестящими пороками», как только возникает вопрос: зачем? Ради чего все это? И даже исходя из здравого смысла мы осознаем разницу между храбрым солдатом, воюющим в банде наемников, и таким же храбрецом, защищающим свою страну от внешнего врага; между искусным врачом, оказывающим помощь исключительно ради заработка, и столь же искусным – лечащим бесплатно из соображений гуманности и милосердия. Тем не менее мы не можем сказать, что в первом случае солдат и врач обделены приличествующими им добродетелями, а во втором – нет. В обоих примерах они выполняют свои социальные роли. Если какие-то из добродетелей с течением времени обретают ореол безусловной ценности, то это происходит потому, что обладание ими давно уже ассоциируется с
