(то есть „Дело пойдет! / Кто будет жить – увидит“). Мы грубы, но от нашей грубости терпим мы же сами. Мы исполнены предрассудков, но ведь мы же сами страдаем от них, это чувствуется нами. Будем искать счастья, и найдем гуманность, и станем добры, – это дело пойдет, – поживем, доживем. Труд без знания бесплоден, наше счастье невозможно без счастья других. Просветимся – и обогатимся; будем счастливы – и будем братья и сестры, – это дело пойдет᾿. <…> Смелая, бойкая была песенка, и ее мелодия была веселая“. То есть надо избавиться от грубости и невежества и трудиться, тогда дела пойдут. Вполне буржуазный пафос. И никакой революции! Надо полагать, что его расчет был на знание реального текста этой песни, очень популярной среди радикалов, да и просто образованных людей. Этот контраст должен был подчеркнуть антиреволюционный пафос романа. Поразительно, но никто не увидел. Самостоятельность мысли радикалы приняли за революционаризм. Возможно, дело все-таки в мифологическом сознании россиян, о которых писал в свое время Хомяков, что мы еще не вышли из эпохи сказочности и саг. И на эту мифологическую основу легла позиция правительства. Судьба писателя дописала его роман»
120. «Сам же Лопухов богатеет в Америке, приезжает в Петербург под видом американца и находит себе здесь другую, новую подругу жизни. Более того, герои романа становятся своего рода русскими американцами, умеющими сами строить свою жизнь (
the selfmade men)»
121. Иными словами, при известном равнодушии и формальном восприятии советских идеологических мантр содержание Чернышевского вполне могло, во-первых, быть воспринято как позитивно окрашенный рассказ об успешной предпринимательской деятельности во вполне буржуазном духе, во-вторых, как общие гуманистические призывы к просвещению, учебе, труду и прочему – опять же ведущими к успеху. И это было гораздо ближе к жизни, чем все сны Веры Павловны.
Для не чуждого искусства человека зачастую, кто выглядит эстетически привлекательнее, да просто ярче и многоцветнее, тот и прав; он вызывает большую человеческую симпатию, нежели сугубо положительный, но сухой, серый, штампованный герой. Зарубежная классика, доступная советскому читателю, наряду с прочими героями, во множестве содержала образы героев-буржуа, в советской интерпретации подаваемых нередко как «люди из народа». Часто это были образы героических буржуа – участников революционной и освободительной борьбы (Тиль Уленшпигель, Овод, герои произведений Виктора Гюго и т. д.). Буржуа оказывался привлекателен не только как революционер, но и как активный, целеустремленный предприниматель и герой труда, а еще более – как авантюрист, приключенец. В СССР, как известно, существовал культ труда, не уступающий трудовой протестантской этике, которой с подачи Вебера приписывается честь формирования духа капитализма. Советские идеологические работники порицали буржуазную экономическую науку за пристрастие к
