Другая Анна: Он писал вас обнаженной. Мне кажется, что все те вытянутые головки с лебедиными шеями, тянущиеся в бесконечность фигуры, обнаженные женщины-ангелы вызваны к жизни вашим дивным образом. Женщиной, вошедшей в его творчество и жизнь.
Анна: Я думаю, что тогда его вдохновило не столько само мое обнаженное тело, сколько дух свободы, который я излучала. Мы беседовали обо всем, не только об искусстве. Часто Амедео подсмеивался над Эйфелевой башней. Я же утверждала, что художник должен вести диалог со своим временем. Он восторгался мной. Для него я представляла новые тенденции в русской поэзии.
Другая Анна: Должно быть, вы ничем не напоминали женщин своего времени.
Анна: Просто я была настоящей.
В глазах этого молодого мужчины Анна была прекрасным видением. Может быть, его завораживали ее стихи, которые он скорее чувствовал, чем понимал? Или она осознала, что этот человек смотрел на все другими глазами, теми самыми, которыми она всегда хотела, чтобы смотрели на нее? Сколько же продлилось это волшебство? Сколько может продлиться волшебство любви между двумя далекими и, по сути, чужими людьми. Есть любови, обреченные на короткий век именно для того, чтобы никогда не умереть.
Он написал ее в образе египетской царицы.
Анна: Я встретила его через год. Николай путешествовал по Абиссинии. По сути, наша история с Гумилевым уже подошла к концу. Всю ту зиму Амедео писал мне. Последние письма были лаконичными. Вдруг он перестал писать. Беспокойство сводило меня с ума. В Париж я приехала в страшном волнении. Захочет ли он встретиться со мной? Будем ли мы как прежде? Я молилась и представляла разные сценарии встречи. Может быть, лучше всего встретиться в «Ротонде», на людях, или где-нибудь уединенно? Он будет сдержан или, напротив, мой вид воодушевит его? А если он влюблен в другую женщину? Стоя перед зеркалом, я проигрывала разные варианты предстоящей встречи. Когда я наконец увидела Амедео, он показался мне очень похудевшим и бледным. Я помнила каждое его слово. В Лувре, в Люксембургском саду, на улочках вокруг Пантеона, на холме Святой Женевьевы. Поэзия соединила нас волшебным образом. Ему необязательно было понимать все мои стихи. Он чувствовал их. И вот еще что. Я никогда ему не позировала. Только один-единственный раз, в Лувре, среди египетских цариц. Он писал меня по памяти…
В тот раз Париж мне показался другим. На улицах больше машин. Другая женская мода. Что касается поэзии, ее поглотила живопись… Я годами думала о Модильяни. А когда весь мир начал говорить о нем, я гордилась, что была близка с ним, еще никому не известным. В первые годы после нашей встречи я расспрашивала о нем всех, кто приезжал из Парижа в Россию. Его никто не знал.
