«Я вас не утомлю, – обратился он ко мне со скучающим видом. – Ваша подруга Анна Ахматова обвиняется в неподобающем поведении, попытках идеологической дезорганизации общества и реакционном мракобесии, в связи с чем причисляется к врагам народа. Сам ее супруг сознался в том, что вместе с ней и некоторыми другими планировали подрывные действия. Такого рода личности препятствуют рождению человека нового типа, о котором мечтает революция. Нам известно, что она общается с вами, гражданкой западной страны, что еще больше отягощает ее положение. Нет сомнений, что вам известны, по крайней мере, ее любовные грешки. У нас есть информация, что она предала даже вас, свою ближайшую подругу, завязав любовную интрижку с вашим любовником. Ваша личная жизнь нас не касается, поскольку вы гражданка другой страны. Но если вы засвидетельствуете ее неподобающее поведение в личных отношениях, то весьма нам поможете. О ее поэзии я вас не спрашиваю. Для этого у нас в стране есть специалисты, уже пришедшие к выводу, что это мусор, отзвук узкомыслящей западной литературы, ничем не питающий нашу мечту о светлом мире и доводящий молодежь до депрессии и пессимизма. Мы запретим ее стихи. Сумасшедшая баба! Как по-вашему, она обыкновенная проститутка?»
Я как потерянная сидела перед ним, бессильная собраться с мыслями. Дорога была настолько утомительна, настолько абсурден повод для путешествия, что хотелось кричать. Но я сдержалась и вежливо ответила:
«Моя подруга – настоящий подарок, посланный мне судьбой, и наша дружба – самое ценное, что было у меня в жизни. Я наотрез отказываюсь принимать участие в этой безумной процедуре».
Глаза мужчины напротив потемнели так сильно, что предметы вокруг потеряли свои очертания. У меня закружилась голова от этого бездонного мрака.
«Я могу идти?» – еле прошелестела я, не в состоянии контролировать свою нервозность.
«Я вижу, что вы не склонны сотрудничать с нами на благо социализма. Жаль… Будьте уверены, мы знаем, как исправить ошибки, препятствующие революционному прогрессу, и защитить интересы советского человека. Можете идти».
Выходя, я почувствовала себя настолько заледенелой, что падающий снег обжигал лицо. По ту сторону моего зеркала распластался страх.
Из головы не выходило, что в те времена, в которые, к счастью, мне не довелось жить, люди, будучи не в силах вынести допросы и пытки, обвиняли друг друга, доносили друг на друга. Одни были расстреляны по ошибке, другие – по ошибке выжили… Я огляделась: даже снег выглядел подозрительным.
