Когда я вернулась домой, осень подходила к концу. Подступала афинская зима. Настроение было праздничным: я свободна! Вернее, это была иллюзия свободы.
Зеркало приняло странный розовый цвет. В ожидании я встала перед стеклом и не ошиблась: эта встреча с Анной была самой трепетной. Ее изображение также сделалось розовым. Так мы долго-долго недвижимо стояли друг против друга, не произнося ни слова. Было покойно, как покойна бывает грусть. Зеркальное стекло лучилось, как зачастую лучится печаль.
Я вернулась к обыденной жизни, неотъемлемо связанной теперь с посещениями Анны. Когда она бывала в духе, ее появление сопровождалось образами, вечными неразлучными спутниками Анны.
Образами ее юности в утопающем в зелени загородном Царском Селе, ныне Пушкине: первые прочтения Толстого, лошадки на ипподроме, старый железнодорожный вокзал, пылкая юношеская любовь Николая. Подруги по гимназии. Уроки французского. Лето в Севастополе. Мучительная любовь к десятью годами старше ее Владимиру Кутузову, наверное, единственная настоящая любовь… Сколько бессонных ночей провела она в думах о нем. А ежедневные походы на почтамт в надежде получить от него письмо. Письмо, которое никак не приходило. В Евпатории, городе без железнодорожного вокзала, где новости передавались только из уст в уста. Ее любовь к морю… Вихрь сменяющихся картин. Ее первые стихи. Развод родителей, уход отца, переезд на юг. И везде – глыбы окаменевшей памяти.
«Анна, расскажите мне о черном перстне».
Анна закрыла глаза, на ее губах появилась отчужденная улыбка. Мне показалось, что она ждала этого вопроса.
«С чего это вдруг вы о нем вспомнили? Это было мое любимое кольцо, золотое, покрытое черной эмалью, с маленьким бриллиантом в центре, которое я носила не снимая, приписывая ему таинственную силу. Я подарила кольцо Анрепу…
Как это вы до сих пор ни разу не спросили меня об этой идиллии? За три дня до того, как он ушел на фронт, мы вдруг страшно увлеклись друг другом. Анреп был очень талантливым и очаровывал всех. Эти три дня навсегда остались в моем сердце. В действительности столько продлилась история нашей любви. Я подарила кольцо Анрепу взамен подаренного им мне старого деревянного креста. Любопытно, что позже я потребовала вернуть мне кольцо. Анреп заверил меня, что кольцо останется в руках друга. Это случилось в 1916 году. Мне было двадцать пять лет. Узнав об этом, Гумилев сказал со свойственным ему ядовитым юмором: “Я тебе отрублю руку, ты отнесешь ее Анрепу и скажешь: “Если вы не вернете мне кольца, я отдам вам руку, которая его носила”. Моя любовь к Анрепу продлилась два года. Все началось с болезни, я всегда мучилась легкими. В последний раз я виделась с Анрепом в марте 1917 года, после Февральской революции. Он пришел повидаться, в буквальном смысле, под пулями. Ему пришлось пройти по невскому льду, чтобы избежать баррикады на мосту. Но я думаю, – глаза ее потемнели, – что он сделал это не столько из любви, сколько из свойственной ему бравады. На улицах царил хаос. Мы говорили о революции, хотя он к этой теме оставался равнодушен. Я верила, что в России случится то же самое, что случилось во Франции, может быть, даже хуже.
