Однажды я не выдержала. Набросила пальто, спустилась вниз и подошла к мужчине. Серые глаза, несколько мутноватые, как у залежавшейся рыбы. Он улыбнулся.
«Мы знакомы?» – спросила я.
«Нет, вы нас не знаете, – незнакомец как будто выплевывал слова по одному. – Зато вы нам хорошо известны. Как известно и то, что вы много времени проводите в ее обществе. Про нас рассказывают разные басни, но мы действуем только в рамках законности. Потому вскоре вы получите уведомление явиться для дачи показаний в НКВД».
«Вы сказали “внутренних дел”? – изумилась я. – Но я – иностранка. Какие дела могут быть у меня с внутренними вашими?»
«Именно поэтому, госпожа, я и говорю о законности. Если бы вы были гражданкой нашей страны, мы бы придерживались другой, еще более законной процедуры», – он приложил руку к пиджаку, топорщащемуся там, где полагалось быть сердцу.
Когда почтальон принес заказное письмо, меня дома не было. Пришлось спустя два дня ехать на почту получать его: в случае неподчинения меня ждали юридические санкции.
Я едва успевала: точно во сне собрала чемоданчик и в назначенный день явилась по указанному адресу.
Зал ожидания – узкая, длинная комната неопределенного цвета, поскольку под облупившейся краской обнаруживались предыдущие цветовые слои. Напоминавшая скорее коридор. Пахло сыростью, потом и табаком. Сильнее всех ощущался запах человеческого страха, схожий с запахом застоявшейся воды в металлическом контейнере, стенки которого покрыла слизь и обжили личинки насекомых. В глубине коридора, куда было обращено большинство взглядов, – серая свежевыкрашенная дверь, еще пахнувшая масляной краской. Справа и слева на деревянных скамьях тесным рядком сидели мужчины, другие стояли, подпирая спинами стены и куря дешевые папиросы. Каждый постарался одеться как можно тщательнее, несмотря на общую бедность. Все как по команде смотрели на противоположную стену, избегая встречаться глазами. Некоторые мне показались знакомыми, хотя я и не могла припомнить, где мы встречались. Я была уверена, что все мы были товарищами по несчастью, каждый – со своей головной болью, не располагающей к пустым разговорам.
Кто-то из мужчин поднялся, чтобы уступить мне место. Я отказалась.
Подошла и моя очередь. За письменным столом, под портретом отца народов, сидел худой лысый человек, перед ним лежало досье с фотографиями. Рядом – металлическая коробка с леденцами. «Берите, не стесняйтесь, – обратился он ко мне. – Видите ли, здесь не курят». И кивнул, приглашая присесть. Молча придвинул ко мне фотографии: везде Ахматова. На меня произвела впечатление одна из них: Анна с распущенными волосами, небрежно одетая, безмятежно лежит на бархатном диване.
