«Эта история давно закончилась, – услышала я знакомый голос. – Разве вы не видите сами? К тому же вы такой… мещанин».
Мужчина согнулся еще больше. Размахивал руками, как размахивают крыльями раненые птицы. Прозрачность его слез контрастировала с тусклостью ее перламутра.
«Но это не может закончиться так, Анна! Я не успел дать тебе всего, что хотел».
Я не знала, что Анна может быть такой жестокой. Она вытянула руку, будто указывала на дверь. Ее тон не оставлял сомнений.
«Пожалуйста, уйдите! Это все, что я могу сказать».
Мужчина устало поднялся. Стал совсем маленьким, почти испарился. До ее плеча дотронулась не мужская рука, а легкий порыв ветра.
Я стояла недвижно, боясь пошевелиться.
Повернулась, чтобы уйти, опасаясь, что поэтесса узнает меня, и со всех ног бросилась домой. Хотелось плакать, не знаю почему. Наверное, потому, что меня предали. Но в то же время я чувствовала облегчение: тон ее голоса не оставлял никаких сомнений, Анна сделала то, на что у меня недоставало сил. Теперь я знала, почему мне хотелось плакать. От радости. Анна не покинула меня. Все было как прежде.
Входя в дом, услышала ее голос. Она была там. В моем зеркале. Смотрела на меня с легкой иронией, но по-дружески, по-домашнему, без тени упрека.
«Я не знала, что вы можете быть такой жестокой, – сказала она. – А это “вы такой мещанин” было сказано так по-русски! Должно быть, на ваш образ мышления повлияло долгое пребывание в моей стране».
Я с изумлением посмотрела на нее.
«Что вы так смотрите на меня? – Анна подняла левую бровь. – Я устала вас ждать и вышла прогуляться. Вы были в парке, с мужчиной».
Вот что сказала Анна другой Анне или, точнее, другая Анна – Анне. И не имело никакого значения, что случилось на самом деле. Вечер закончился чудесным и безмятежным.
Если бы не странная, надвинутая на глаза шляпа, возможно, я и не обратила бы на него никакого внимания. Вот уже несколько дней, как мужчина ошивался на тротуаре напротив, то изображая, что кого-то ждет, и все поглядывал на часы, то читая газету, то подпиливая ногти маленькой пилочкой. Не могло быть сомнений, что он следил за моей квартирой. Бояться, собственно, мне было нечего: ничем нелегальным я не занималась, никакого преступления не совершала. Но меня страшно раздражало, что я никак не могла рассмотреть его глаза. Анна давно не появлялась, но сейчас мне ее не так не хватало, как в начале нашего знакомства. Я чувствовала такую полноту после каждой нашей встречи, что как будто мы и не расставались вовсе, даже когда она проводила с Гумилевым медовый месяц в Париже или же находилась в Ташкенте в эвакуации. А может быть, ей не удавалось прийти ко мне, потому что санаторные врачи запретили ей передвигаться.
