Ахматова в моем зеркале | страница 25
Лицо Анны потемнело. Взгляд стал беспокойным.
«Вы пугаете меня! Неужели мой город стал таким? Моя страна?»
«Мне очень жаль, но такое впечатление у меня создалось. Город был хорошо освещен, особенно телевизионная башня».
«Меня всегда пугали башни. С детства я не дружила с технологией, боялась машин, даже лифтов. Мне казалось, чем больше росли скорости самолетов, тем беднее становились человеческие отношения, а вместе с ними и поэзия. Понятия расставания, радости встреч и любых других подобных человеческих историй должны были неизбежно исчезнуть».
Ирина терпеливо ждала меня на садовой скамейке.
«Все в порядке? А то я уже начала волноваться и собиралась пойти вас искать».
Я не ответила. Мы вышли со двора, и громадный город немедленно поглотил нас. Равнодушная к человеческим судьбам, катила свои воды Нева.
«У меня для вас подарок, – сказала Ирина и достала из сумки желтый конверт. Там лежала фотография. – Это единственная семейная фотография Анны с Николаем Гумилевым и их маленьким сыном Львом, снятая в Царском Селе в апреле 1915 года».
Я поднесла фотографию к глазам. Несмотря на напряженные лица и строгие позы, в глазах всех троих сквозила печаль. Как будто они смотрели не в объектив, а вдаль, в свое мрачное будущее.
Кто-то склонился над моим плечом и рассматривал фотографию. Может быть, даже забрал ее, чтобы рассмотреть получше.
Мне очень недоставало моего мальчика. И сейчас недостает, и всегда будет недоставать. Я не была матерью, о которой он мечтал, которой был достоин. Уверена, что вы понимаете, о чем я говорю.
Я перевернула фотографию: на обороте Ирина написала стихотворение. Я тихо прочла:
«Она написала это в 1936 году, – сказала Ирина, и глаза ее смеялись. – Вы представляете? Нет, только представьте, какими запасами душевных сил надо было обладать, чтобы писать любовные строки на пике сталинских репрессий… И как сильны эти два прилагательных “незваный”, “несуженый”».
«Не обращайте внимания, – прошептала мне на ухо Анна. – Даже о Поэме понаписано столько такого, чего в ней и не было заложено. Берут каждый стих и разбирают его на свой лад… Каждый открывает в нем свое… Ну а по мне, эти строки похожи на стихи человека, просидевшего двадцать лет в тюрьме. Если бы их написал кто-то другой, может, я и не стала бы их читать».