— Так, ладно. Как вы оказались здесь?
— Они сбросили меня в речку. Тут недалеко.
— Как сбросили? С моста? — Потапенко завис с ручкой над блокнотом.
— Нет, под мостом. Заехали под мост и сунули меня в воду.
— Почему же они не убили вас?
— Они думали, я уже мертвая. Или решили, что я утону.
— А вы не утонули?
— Как видите. У меня разряд по плаванию.
— И сами дошли до больницы?
— Да, я поплыла к мосту, и вышла. Они не могли меня уже видеть за поворотом и мостом. А тут, я знала, есть заводская больница.
— Откуда вы знали, что тут есть заводская больница?
— Черт возьми! — закричала я снова, и мой голос снова пропал. — Я тут комнату снимаю. Через железную дорогу, прямо напротив метро, — все это начинало меня уже злить.
— Ваше имя и место рождения? Адрес. Адрес в Москве.
— Марина Гринкович. Родилась в Белоруссии. Поселок Негорелое. Под Минском. Снимаю квартиру. Проезд Стратонавтов, дом 13.
Я тут же пожалела, что назвала ему свое настоящее имя и адрес в Москве. Он ничего не сможет сделать, и уж тем более не сможет защитить меня от этих убийц. Лучше было бы исчезнуть, как будто я умерла.
Он аккуратно записал все в блокнот.
— А теперь спокойно все мне расскажите. Они подошли к вам у метро? Кто — они?
Я вздохнула. Теперь уже все равно. Расскажу ему все.
— Девушка. Я разговаривала по телефону. И вдруг кто-то уколол меня. Я почувствовала укол в плечо и обернулась. Рядом со мной стояла девушка и улыбалась. Она подхватила меня под руку и стала что-то говорить. Взяла у меня из рук мобильник. Дальше я помню смутно. Помню машину скорой помощи. Меня туда затащили.
— Кто? Девушка вас туда затащила?
— Девушку помню отчетливо. Но с другой стороны был парень. Его я уже почти не помню. Очень плохо.
— Хорошо, что было дальше?
— Очнулась я в комнате. Горели прожектора. Они будили меня ударами по лицу. Я видела камеру. Она работала.
— Откуда вы знаете, что она работала?
— Там лампочка есть такая. Видно, когда работает. Да что вы меня за ребенка держите?! — снова сорвалась я. — Там оператор стоял! Он еще орал, что ему завтра камеру на Ботаническую отвозить! Трое в масках и кожаных ремнях стояли предо мной. Один стал мне вот эти порезы делать. Резал и резал.
— Зачем он наносил вам эти поверхностные порезы? — Потапенко скептически посмотрел на меня. Видно было, что он не верит ни одному моему слову. Его недоверие разозлило меня не на шутку. Теперь, когда не нужно было притворяться и ловчить, когда не нужно было подделываться под чужое мнение и оценку, я, наконец, могла говорить правду, говорить то, что думаю, без оглядки на профессора, жениха, мать, квартирную хозяйку. Его дело — верить и что-то делать, или ухмыляться и бездействовать.
