Но портят эту красоту
Сюда приехавшие ту,
Туристы, бля, моральные уроды…
На диване сидел солидный, довольно полный мужчина и с серьезным видом выводил эти куплеты, подыгрывая себе на гитаре. Его курчавые, с сединой волосы растрепались, лицо раскраснелось, круглые, голубые глазки весело смотрели на слушателей сквозь толстые стекла очков. Большие руки с крупными пальцами на удивление легко справлялись со струнами.
Одна девчонка на двоих,
И даже нет штанов на них,
а шорты, бля, а шорты, бля, а шорты…
Ребята весело смеялись, кое-кто пытался подпевать.
— Это он, — дернула меня за рукав Ольга.
— Кто — он? — не поняла я.
— Любимый….
— Какой любимый? Из леса? — вспомнилась мне вдруг реклама.
— Да ну тебя, из какого еще леса. Он специалист по древней Руси.
— Да ему ж лет 50…
— 54, — уточнила она и улыбнулась.
Я еще раз посмотрела на гитариста. Играл он самозабвенно. Он, несомненно, был бы первым парнем на любой деревне. Но чтобы вот тут, в городе, в столичном вузе… молодые девчонки….да еще и любовницей…
— А вы как относитесь к основному вопросу, — услышала я сзади. Обернувшись, я увидела высокого лысоватого парня, худого как жердь, сутуловатого, с маленькими глазками — щелочками.
— Я занимаюсь фотосинтезом, — быстро проговорила я.
— Она не знает основного вопроса, — вдруг вступилась за меня Ольга.
— А что в Белоруссии евреев что ль нет? — строго спросил лысоватый.
— А при чем здесь Белоруссия? — не поняла я. — Я же в Москве учусь.
— Есть, есть, — забормотала Ольга. — Вот моя мама учила в школе немецкий, а потом перешла в другую школу, оказалось, что она идиш учила.
Все рассмеялись. Мы отошли в соседнюю комнату, к голландской печи. Хрупкая девушка с большим носом весело открыла боковые дверцы духового шкафа.
— Не готово еще, надо подождать, — улыбнулась она.
— Так как ты относишься к евреям? — парень в очках с сильными линзами вкатился в комнату и полез к печке.
— Да погоди, — остановила его девушка.
— Толерантно, — буркнула я.
Очкарик внезапно отвернулся, демонстративно показав мне затылок.
— Сергей, ты чего? — девушка у печки тревожно посмотрела на него.
— Да ничего. После слова толерантность пропало желание задавать вопросы. Ну что, Ир, когда доставать будешь? Ребята уже заждались.
В дверях показался невысокий, даже маленький, еще один очкарик. Лет 40 на вид, клетчатая рубашка и рассеянное выражение глаз под стеклам делали его похожим на какого-то известного ботаника.
— Владимир Петрович. Григорий Аполлонович вас заждался.
