Но ревность Софьи Андреевны порой принимала какие-то уж совсем крайние формы. Не буду цитировать это место из ее мемуаров. Скажу коротко: она признается в том, что иногда переодевалась крестьянкой, пряталась в кустах и таким образом провоцировала своего мужа. Она сама об этом пишет, понимая, что это было безумие. И еще она пишет, что всегда знала: Лев Николаевич никогда не изменял ей, потому что благородное отношение к женщинам в породе Толстых.
И это тоже — чистая правда.
Тяжелая история. И обойти ее нельзя, и комментировать трудно. У вас есть какие-то комментарии?
Кого больше «штормило»?
К.Б./ Комментировать такие истории, действительно, трудно. В этом я с вами соглашусь, и, пожалуй, ничего не прибавлю, кроме одного. Вам не кажется, что Софья Андреевна вообще была женщиной «крайнего поведения»? Ей бы и хотелось в чем-то притормозить, да получалось не всегда.
П.Б./ Вы хотите сказать, что она была человеком крайностей? Это интересное замечание, учитывая то, что человеком крайностей вообще-то принято считать Толстого, а не Софью Андреевну. Шаблон в восприятии этой семьи такой: его бросает из стороны в сторону, его как бы постоянно «штормит», он, как царь Салтан, постоянно «чудесит», а бедная жена не успевает следить за его кульбитами и страдает. И все это сводится к той же банальной фразе: «Трудно жить с гением». А с бездарностью легко?
Да, я с вами согласен. Рассматривая внимательно эти два противоречивых характера — Толстого и Софьи Андреевны, я затрудняюсь сказать, кто из них был более «штормящей» личностью. Толстой, при всех его кульбитах, был человеком, который в основу всего ставил Разум. В этом плане он был прямым наследником века Просвещения, как и его дед, Николай Сергеевич Волконский, блистательно изображенный в «Войне и мире» в образе старого Болконского. Все иррациональное Толстого скорее отвращало. Отсюда его болезненное отношение к половой связи и похоти, которую невозможно контролировать разумом. Если бы Соня была постарше и если бы она — сейчас скажу смешную вещь — не была бы девушкой, она бы иначе прочитала его ранний дневник. Это на самом деле дневник монаха, который почему-то живет не в монастыре, а в миру.
Давайте не будем на это закрывать глаза: в XIX веке хватало распутства и в народной среде, и в дворянской, и в разночинской. В публичные дома ходили гимназисты. Барчукам подкладывали дворовых девушек в постель с четырнадцатилетнего возраста. Это считалось «полезным для здоровья», а главное — более безопасным с точки зрения возможных венерических заболеваний.
