«Постоянно возникали сходки и митинги с обсуждением жгучих вопросов практической деятельности. На этих сходках вопрос „наука или труд?“ ставился даже на баллотировку и в громадном большинстве присутствовавшие высказывались за „труд“ и против „науки“… Глаза горели юношеским огнем, речи лились страстные, вдохновенные, искренние, убежденные, спорили… до хрипоты, до потери сознания»[88].
Плеханов также указывал, что у участников хождения «в народ» физический труд был средством сближения с народом ради революционных целей[89]. Однако у самих участников хождения «в народ» тогда еще не было ясного представления о программных и организационных принципах движения, о способности народа к революционным действиям.
Яркую картину личных качеств пропагандистов 1872 – 1875 гг. нарисовал С.М. Кравчинский в своих очерках «Подпольная Россия». Он писал:
«Пропагандисты ничего не хотели для себя. Они были чистейшим олицетворением самоотверженности. Но это были люди слишком неподходящие для предстоявшей страшной борьбы. Тип пропагандиста семидесятых годов принадлежал к тем, которые выдвигаются скорей религиозными, чем революционными движениями. Социализм был его верой, народ – его божеством. Невзирая на всю очевидность противного, он твердо верил, что не сегодня – завтра произойдет революция, подобно тому, как в средние века люди иногда верили в приближение страшного суда. Неумолимая действительность нанесла жестокий удар этой восторженной вере, показавши ему его бога, каков он есть, а не каким он рисовался его воображению. По-прежнему он готов был на жертвы, но ему недоставало уже ни прежнего неудержимого пыла, ни прежней жажды борьбы. После первого разочарования он потерял всякую надежду на победу, и если еще желал венца, то это был венец из тернцев, а не из лавров.
Подобно христианину первых веков, он шел на муки, с ясностью во взоре, и выносил их с полным спокойствием духа, – даже с наслаждением, так как знал, что страдает за свою „веру“»[90].
Хождение «в народ» называлось автором «Подпольной России» изумительным по своему героизму опытом могущества слова[91]. Впоследствии тот же Кравчинский характеризовал движение 1873 – 1874 годов не как беспочвенное и навеянное извне, а как коренное русское движение, вызванное недовольством крестьянской реформой[92].
В своих примечаниях к немецкому изданию книги А. Туна Л.Э. Шишко, критикуя неверный взгляд автора «на движение начала 70-х годов как „навеянное извне“» влиянием заграничных агитаторов, правильно писал, что оно находилось в прямой связи с предшествовавшим революционным движением 60-х годов. Во всех прокламациях 1861 – 1863 гг. речь шла прежде всего о передаче земли в руки народа
