— Довоевались?! — неизвестно кого спрашивал он. — Добрались и до нас…
В этот хмурый октябрьский вечер плакали нс только в избе Витюшки. Вся деревня была охвачена тревогой: уходить или оставаться — решали в каждой семье.
— Куда же мы, старые, пойдем? — грустно подытожила бабушка. — Чем умирать на дороге, лучше дома.
— Не на большаке живем, в захолустье, — хриплым голосом успокаивал дед. — Может быть, к нам и не доберутся.
Мать молчала. Знала, что с хилыми стариками и с двумя ребятами далеко не уйдешь и много на себе не унесешь.
Молчал и Витюшка. Теплился в тесном углу перед строгими ликами святых красный огонек лампадки. Над пузатым старинным комодом висели потемневшие от времени фотографии близких людей. В простенке над мутным зеркалом выделялся вышитый матерью в три цвета рушник. В углу блестели медные шары железной кровати. Разве можно было оставить здесь одних бабушку с дедом и куда-то уйти?
Ночью, просыпаясь, Витюшка видел, как дедушка, а потом и мать зажигали фонарь и выходили на двор, очевидно, к Зорьке. Слышал разговор:
— Кончится война, вернут ли ее нам?
— Дадут взамен другую, — обнадеживала мать.
К утру, когда еще не рассвело, народ загалдел по деревне. Витюшка тоже поднялся. Вышел проститься с Зорькой. На дворе под соломенной кровлей, в полутемном закутке было тихо, тепло. Палево-коричневой масти Зорька, подогнув под себя в белых чулках ноги, спокойно лежала, пережевывая жвачку. Она поглядела на склонившегося к ней Витюшку, взяла у него кусочек хлеба, потом, очевидно, в знак благодарности лизнула теплым шершавым языком его руку и тяжело вздохнула.
— Прощай, Зорька… Не скучай без нас, — тихо уговаривал он корову. А на душе было тоскливо.
Вернулся в избу, а там Алешка рассказывает матери, что Серегины эвакуируются, уезжают к родным за Москву. «Значит, Нинка тоже уезжает», — думал Витюшка.
Зашумели люди на улице, замычали коровы. Выгоняли скотину из колхозного скотного двора. Выводили коров из своих дворов и колхозники. Плакали женщины. Что-то наказывали погонщикам.
Мать вывела Зорьку. Зарыдала, обняла, припав к коровьей шее. Рядом с Зорькой шел Алешка и гладил ее. Глаза у брата тоже заплаканные.
Среди мальчишек и девушек-погонщиков находился Серега Беликов. Одет по-дорожному в сапоги, ватник, туго перетянутый широким солдатским ремнем. На прощание Сергей вздумал собрать ребят-школьников. На прогоне у Ефимова дома сошлось человек двадцать. Витюшка тоже тут.
— Вот что, ребята! Вы пионеры. — Сергей говорил как-то особенно строго, сдвинув на затылок свою круглую из черной овчины шапку. — Комсомольцев у нас в деревне фактически не осталось. Ушли в армию. Вот вам наказ. Воевать с фашистами можно и в деревне.
