— Мне казалось тогда, что вижу тебя в последний раз. Вот и решилась… — с каким-то задором ответила она.
И, растрепав ему на голове волосы, убежала Домой.
Он вернулся к себе шальной от нахлынувшей радости и до рассвета не мог уснуть. А неделю спустя, когда вечером у школы на штабеле бревен собрались мальчишки и девчонки, Нинка сидела с другим. И не подошла к нему.
А он следил издали и думал, что за все в жизни надо бороться! За девчонку, чтобы она была рядом, тоже нужно.
Но как?
Мать знала, что старший хочет учиться в восьмом классе. Знала, но до поры молчала, не отговаривала. Хотела, чтобы он сам все понял. В Ядрине только семилетка. Чтобы заниматься в восьмом классе, нужно определяться в среднюю школу в районном поселке при станции или в соседнем селе Рамешках. Но и туда и сюда — путь неблизкий: десять километров с лишним.
Разговор о дальнейшей учебе сына зашел за ужином, когда мать вернулась с поля.
— Значит, хочешь в Рамешки? — спрашивала она.
— Да…
— Где же ты там будешь жить?
Он молчал: об этом еще не подумал. Казалось, что школа будет только подальше, чем в Ядрине, и никаких особых трудностей не возникнет.
— Придется снимать тебе у чужих людей жилье.
— А я в школе буду ночевать… Мне разрешат… или домой ходить, — неуверенно возражал он.
— Глупый ты… — мать протяжно вздохнула, — только тебе с твоим здоровьем да с нашими достатками в Рамешках жить.
Сидела она на табуретке, уронив натруженные за день руки на колени. Виктор за столом. В углу притаился Алешка, слушая разговор. Сам он ни о какой дальнейшей учебе и не помышлял, только бы дойти и одолеть седьмой класс.
— А харчеваться где будешь? — продолжала допытываться мать.
Виктор уже не пытался спорить, все ниже опуская голову. На сердце было холодно. Под суровыми, справедливыми словами матери рушились его надежды.
— Значит, нужно тебя харчами обеспечивать. Нужна будет тебе справа — обувь, одежда. А где все взять?
Уже наступили сумерки. В амбаре стемнело.
— Соображаешь? — уже более мягко спрашивала мать. — Ты теперь большой, должен понимать… — огрубевшими от работы руками притянула к себе, пригладила растрепанные белокурые волосы сына.
Мать в сплющенной медной гильзе патрона зажгла фитилек. В полутемном амбаре с низко нависшим бревенчатым потолком было душно, стрекотал сверчок, на пороге кошка замывала гостей. Коптилка светила неровно, чадила. На столе лежал испеченный утром каравай, прикрытый старинным самотканым рушником. Мать отрезала сыновьям по ломтю. Хлеб — более половины в нем лебеды и головицы — был вязкий, липкий, как глина. В этом году они досыта еще не ели ржаного хлеба.
