В конце того лета в Копенгагене стали поговаривать о близкой войне. Шлезвиг-голштинская проблема обострилась до крайности. Датская королевская декларация от марта месяца отклоняла все немецкие притязания в отношении Шлезвига. А в июне Германия в своей ноте под угрозой карательных мер потребовала, чтобы Дания отказалась от сделанного заявления.
Енсина была пламенная патриотка, она любила и почитала короля, давшего народу свободную конституцию, и слухи о войне повергали ее в сильнейшее душевное волнение. Она негодовала на молодых офицеров, приятелей Александра, за их легкомыслие, когда они с веселой бравадой и апломбом рассуждали о нависшей над отечеством опасности. Чтобы всерьез обсудить тяжелую обстановку, ей приходилось идти к своим родным. С мужем она решительно не могла говорить о войне, но в глубине души не сомневалась, что он столь же убежден в непобедимости Дании, как и в собственном бессмертии.
Она добросовестно, от первой до последней страницы, прочитывала газеты. Как-то она натолкнулась в «Берлинске тиденде» на такое высказывание: «Настал серьезный момент в жизни всего народа. Но, будучи твердо уверены в правоте нашего дела, мы не ведаем страха».
Вот эти-то слова: «мы не ведаем страха», возможно, и заставили ее собрать наконец все свое мужество. Она села на стул у окна, сняла ожерелье и положила его к себе на колени. Мгновение она сидела, зажав жемчуга между ладонями и словно моля господа укрепить ее дух, потом стала считать. На нитке было пятьдесят три жемчужины! Она не поверила своим глазам и снова пересчитала. Нет, ошибиться было невозможно: пятьдесят три жемчужины, и средняя — из всех самая крупная.
Енсина долго сидела, как громом пораженная. Ее мать, — она об этом знала, — верила в дьявола, — в эту минуту в него уверовала и дочь. Она бы нимало не удивилась, раздайся сейчас откуда-нибудь из-за дивана торжествующий хохот. «Да что же это, — думала она как в тумане, — неужто все силы мира вступили в сговор, чтобы свести меня, бедную, с ума!»
Придя в себя и собравшись с мыслями, она вспомнила: муж когда-то рассказывал, что, прежде чем подарить ей жемчужное ожерелье, он отдавал его своему ювелиру, старому золотых дел мастеру, чтобы тот исправил замочек. Старик должен помнить жемчуга, быть может, он ее вразумит, а то она не знает, что и думать. Но, тяжело потрясенная и подавленная происшедшим, Енсина никак не могла решиться пойти к ювелиру, и лишь спустя несколько дней она попросила Петера Скоу, зашедшего ее проведать, отнести бусы старому мастеру, чтобы тот их посмотрел.
