— Однако! — воскликнул он. — Вот, стало быть, какой совет слышу я от вас в этот чудный летний день: «Знай чеботарь свое кривое голенище!» Разумней, полагаете вы, катать пилюли и смешивать микстуры для страждущего человечества — а заодно и для скотины, — нежели писать трагедии? — Он рассыпался мелким клохчущим смешком. — Воистину, презабавная шутка, блестящий экспромт судьбы, — продолжал он. — Через сто лет вспомнят об этом и напишут в книге: «Одна молодая датская дама посоветовала ему: знай-де свое кривое голенище. К несчастью, он не внял ее совету!» Ваш слуга, сударыня, ваш покорный слуга. — С этими словами он поднялся и твердым уверенным шагом двинулся дальше — она следила, как темная фигурка меж холмов, удаляясь, становилась все меньше.
Хозяйка вышла из дому справиться, нашла ли она сапожника. Енсина стояла и смотрела вслед незнакомцу.
— Кто этот господин? — спросила она.
Женщина заслонила глаза ладонью.
— A-а, вот вы о ком, — сказала она. — Это ученый человек, большой человек. Он приезжает сюда собирать старинные сказки да песни. Но у него как будто даже театр был в Бергене, и он сам писал для него комедии. Его зовут господин Ибсен.
Наутро их уведомили, что пароход прибудет ранее назначенного часа, и им нужно было спешно трогаться, в путь. Хозяйка послала сынишку к сапожнику за жемчугами Енсины. Путешественники уже уселись в кабриолет, когда мальчонка, запыхавшийся, примчался обратно, шлепая своими босыми ногами, и протянул ей бусы, завернутые в вырванный из книги листок и перевязанные просмоленным обрывком бечевки. Енсина развязала сверточек и собралась пересчитать жемчужины, но в последний момент раздумала и вместо этого надела ожерелье на шею.
— А пересчитать их не надо? — спросил ее Александр.
Она обратила к нему испытующий взор.
— Нет, — сказала она.
Всю дорогу она ехала молча. Его слова продолжали звучать у нее в ушах: «А пересчитать их не надо?» Она сидела рядом с ним в кабриолете, как триумфатор на своей колеснице. Теперь она знала, что чувствует триумфатор.
Александр и Енсина возвратились в Копенгаген в пору, когда публика большею частью поразъехалась из города и в светской жизни наступило затишье. Но веселые молодые жены товарищей Александра — офицеров приходили в гости к своей новоиспеченной коллеге, а теплыми летними вечерами молодые люди компанией гуляли в Тиволи. Енсину все они старались всячески обласкать.
Дом ее стоял на берегу канала, из него открывался вид на музей Торвальдсена. Не раз Енсина, глядя в окно на проплывавшие по каналу суденышки, вспоминала Хардангер. За все это время она так и не пересчитала свои жемчужины. Она чувствовала, она знала наверное, что по меньшей мере одной бусины недостает. Ожерелье у нее на шее, чудилось ей, стало непривычно легким. Так что же, размышляла Енсина, принесла она в жертву, чтобы одержать победу над мужем? Один год — или два — или три года их совместной жизни до золотой свадьбы? Эта золотая свадьба представлялась ей чем-то бесконечно далеким, и, однако, ведь каждый год драгоценен, как же сможет она поступиться хотя бы и одним-единственным?
