. Одновременно с ними функционировали созданные в декабре 1917 года «чека» (отделения Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем). Революционные трибуналы были учреждены для рассмотрения дел по таким преступлениям, как организованное неповиновение, саботаж и умышленная порча активов. По мнению профессора Г. Бермана, много лет посвятившего изучению советского уголовного права и процесса, изначально предполагалось, что революционные трибуналы «станут открытыми публичными судами, где обвинение и защита будут равноценно участвовать в рассмотрении дел. Но после убийства Урицкого и покушения на жизнь Ленина (30 августа 1918 года) формальности были отброшены». Н.В. Крыленко, прокурор по особо важным делам и впоследствии нарком юстиции, открыто заявлял от том, в юрисдикции трибуналов необходима полная свобода репрессий, расстрелы были повседневной практикой, а ценность трибунала или же его председателя определялась тем, в какой степени они оправдывали свое предназначение в качестве орудия террора
[25]. Объявленный после покушения на Ленина «красный террор» стал «неотъемлемой частью официальной политики борьбы с контрреволюцией внутри страны и интервенцией за ее пределами»
[26]. В этот период руководитель страны весьма недвусмысленно сформулировал основную задачу советского суда: «Суд должен не устранить террор; обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире, ибо только революционное правосознание и революционная совесть поставят условия применения на деле, более или менее широкого»
[27].
Несмотря на открытое поощрение властью применения судами террора и прямое указание давать ему обоснование, внешняя атрибутика все же должна была быть как минимум корректной. Именно поэтому изначально советские суды были названы народными: тем самым обозначалась возложенная на них высокая миссия отправления народного правосудия (в отличие от буржуазного дореволюционного правосудия). Для дальнейшего укрепления «народности» советских судов было принято решение о том, что дела следует рассматривать составами из трех человек, один из которых должен быть профессиональным судьей, а двое — представляющими народ заседателями. Однако эта бутафорика ожидаемого воздействия не имела. Народ, который заседатели представляли в процессе, их не полюбил, неуважительно именовал «кивала-ми» и к выполнению этой почетной обязанности советского гражданина не стремился. Истинная роль народных заседателей в советском суде стала очевидна в достаточно короткие сроки. Главная задача заключалась в полнейшем одобрении всего, что говорил либо делал судья. Выражение несогласия или, что еще хуже, выступление с собственным мнением, отличным от мнения судьи, было недопустимо. Стоит ли удивляться, что такой вариант «народного правосудия» не добавил популярности ни самым судьям, ни народным заседателям, ни суду как органу государственной власти.
