— Это Глеб, — нейтрально произнёс в домофонную дверь и, не услышав ответной реплики, пришибленно проплёлся в парадную. То была в самом деле парадная — с широкими лестницами, резными перилами, разбитой лепниной на стенах. Эстетика старого фонда.
Поднявшись на третий этаж, увидел приоткрытую железную дверь, помялся в нерешительности, перебирая в кармане монетки, как делал когда-то ребёнком, и, досчитав до пяти, вошёл. Как будет — так будет.
Квартира встретила парой знакомых гриндерсов у порога, запахом сигарет и доносившимся из дальней комнаты вокалом Дэвида Линча. Специфичненько.
— Привет, — произнесла Влада, скромным огоньком показавшись из кухни. — Спасибо, что пришёл.
Я улыбнулся. Выглядела она расслабленной, чуть менее закрытой. В меланжевой футболке навыпуск, голубых джинсах. Дреды были собраны в высокий хвост на затылке, на запястье сидел тот же браслет на цепочке с крохотным лунным камнем. После увиденного сна я смотрел на эту девушку более осмысленно, пытаясь понять, чем конкретно она отбрасывала меня к Майе. Угловатостью? Отрешённо-испуганным взглядом? Цветотипом? Могла бы Влада сойти за ту диковатую девочку из лагеря? Может быть, но маловероятно. Черты лица Влады были острее, в веснушках. Походка отличалась. Профиль. Не отрицаю — Майя осталась во мне двенадцатилетним ребёнком, но речь и не о буквальном сходстве. Что-то прослеживалось на глубинном уровне. В манере двигаться? В напряжённо сомкнутых губах? В сутуловатости? Нелюдимости? Не знаю, но что-то было.
Повесив на крючок бомбер и сняв кроссовки, я последовал за Владой в гостиную. Квартира впечатляла габаритами и самобытно-эклектичным убранством, впитав в себя нечто из эпохи модерна, советского классицизма, приправив этникой и щепоткой барокко. На пёстром ковре располагался минималистичный диван-книжка, обитый серым бархатом, раритетные кресла годов из тридцатых. Рядом — торшер с цветочным абажуром, пианино, внушительный стеллаж с книгами. На стене висел постер «Лолиты» 1962-го года, иронично контрастировавший с потолочной лепниной и коллекцией древневосточных статуэток. «Влада, значит, — пронеслось в голове, — последыш русской аристократии? На съёмное жильё не похоже». Что ж, ей вполне подходила эта роль, но живя мы сотню и более лет назад, меня, крестьянского выродка, в этом доме вряд ли б приняли.
Через гостиную мы прошли в дальнюю комнату, оказавшись в хаотичном пространстве дестроя — то была площадка для съёмок, состоящая из завешанного тёмным габардином окна, матраса и разбросанных по полу простыней, пропущенных через призму фиолетового света. В углу стоял штатив, колонки, студийная лампа, три прожектора. Договорились попробовать снять крупным планом лицо с переходом в различные эмоции: от безразличия к агрессии, страху, отчаянию. Исключительно статику, если говорить о работе тела.
