— Я пытаюсь понять вас, — сказал Рандольф, — но мне все эти переживания чужды, и хотелось бы поскорее уехать отсюда. И для Эвы было бы наверняка лучше, если бы весь этот мир больше не существовал.
Я только кивнула в ответ, потому что в эту минуту вошла Луиза, тотчас закрыла окно и разожгла огонь в печке.
Все еще стоя у окна, я смотрела в парк, где осеннее солнце золотило пестрые листья. Луиза всхлипывала, ахала и говорила без умолку.
Рандольф разглядывал семейные портреты, висевшие на стене.
В прихожей раздался звон испорченных колокольчиков. Лунза бросилась вниз.
— Сударыня, — услышали мы, — приехала Магда, а с ней молодой человек, друг нашей Эвы. Они тоже ничего не понимают.
Дверь отворилась, вошла моя мать. На ней была черная меховая шуба. Лицо словно постарело на много лет. Дряхлая морщинистая кожа свисала с выступающих скул. Под глазами взбухли тяжелые мешки. Она была густо напудрена и нарумянена, а волосы, выкрашенные в черный цвет, казались смазанными маслом. Раскрыв объятия, мама бросилась ко мне.
— Магдалена, моя любимая, моя единственная дочь! — воскликнула она низким, чуть хриплым голосом, обнимая меня и с волнением гладя по голове длинными тонкими пальцами.
— Магдалена, моя единственная, любимая, верная девочка, — лепетала она. — Не оставляй меня в горе! Какой ужас! Какой кошмар! Но почему же? Скажи, почему? Почему? Почему она нанесла нам такой удар? Все меня покидают! Вот она, благодарность!
С громким стоном она отпрянула от меня, потом схватила за плечи и посмотрела мне в глаза. Рот ее кривился, дряблая кожа легла глубокими бороздами от уголков губ к вискам, мешки под глазами дрожали. Испугавшись выражения ее лица, я не могла слова вымолвить.
— А ты, Магдалена, — шептала она низким и хриплым шепотом, — ты почему не помешала ей? Почему ты не позаботилась о ней, не устерегла ее? Тебе нечего мне сказать? — На секунду она замолчала. Впилась в меня глазами. Руки судорожно сжимали мои плечи. И тихо, но злобно зашептала: — Ты не оградила ее от преступников! Ты тоже виновата, ты тоже!
Она так резко толкнула меня, что я отлетела к стене да так и застыла. Мать закрыла лицо руками, помолчала и вдруг выкрикнула:
— Господи, где же ее благодарность? За что она причинила мне такую боль?
Губы ее задрожали. Слезы ручьем хлынули из подведенных глаз. Она повернулась и, едва волоча ноги, пошла из комнаты. Луиза с ведром последовала за ней и тихо прикрыла дверь.
Я не решалась поднять глаза на Рандольфа. Мне было стыдно за мать. Он подошел ко мне и взял меня за руку.
