Похвала сладострастию | страница 8




Ничто не избавит вас столь окончательно и бесповоротно от чего угодно (воистину это магия!), ничто не сведет к нулю всё, что есть внутри и вне вас, с той же легкостью, как неверность. Но в каком-то смысле неверность — это верность: верность удовольствию, заставляющая переходить от одного удовольствия к другому.


Самое большое удовольствие — носить в себе желание, равное ему по силе. Но когда этот баланс нарушен, лучше оставить желание без силы, чем силу без желания.


Поначалу мне доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение само мое нетерпение скорее его познать. Это было похоже на деспотический приказ, которому я должен был незамедлительно повиноваться: малейшее замешательство грозило смертью. Прежде чем полюбить еще больше, порой начинаешь ненавидеть то, чего желаешь так сильно, — я хочу сказать, почти болезненно.


Ах, если бы вы знали, какую волшебную страну я втайне посещаю, на каких монстрах скачу верхом, в каких бываю заповедных уголках! Но это загадка для меня самого.


Лишь на пути к наслаждению я забываю о сдержанности. Когда пытаешься обуздать спонтанное желание, создать для него малейшую преграду, — все исчезает. Желание само по себе есть воплощенная необузданность.


Когда удовольствие доходит до высшей точки, его уже невозможно описать (нет ни времени, ни желания, ни смысла) — лишь принять его как дар, не обремененный ни одним образом, ни одним словом.

Но для того, чтобы добиться его, нужно применить столько ухищрений, столько мастерства, столько предварительных трюков! Лишь освободившись от всего второстепенного, можно обходиться без уловок, без языка — и тогда происходит немой диалог, честный и жестокий.

Потрясение, которым он завершается, настолько сильно, что, кажется, боль и смерть одновременно пробуждаются и обращают свои взоры к вам. Не только они — даже ад, если он не побежден.

Где начинается удовольствие, хорошо известно — но где оно заканчивается?

Когда наслаждение — уже не обещание чего-то большего, чем ты сам, когда оно — только то, что оно есть само по себе, оно лишь невыразимое и безличное слияние, нечто вроде погружения сознания в небытие и растворение в нем — оно ничто и всё.


Я испытываю некоторую гордость, обсуждая с Р. свои подвиги на этой неделе. Он не верит своим ушам.

В воскресенье он, пораженный, восклицает: «Безумец! Вы же себя убиваете!» — «Нет, я трачу силы на то, что люблю, а это совсем другое дело. Даже наоборот — это утверждение моей веры в Жизнь!»