Что для меня важно — это «испытать» жизнь, ощутить в себе и вокруг себя ее яркое, пульсирующее присутствие. Если оно явит себя как боль, я буду любить боль в той же степени, что и удовольствие.
У X. только одно желание и никаких потребностей. Желание, когда оно заполняет его целиком и он уступает ему, заменяет собой добродетель, чистоту, религию — поскольку отделяет нас от всего остального, скрепляя наш тайный союз. Для него важно только это и ничто другое — его не заботят ни одежда, ни еда, ни крыша над головой. Он живет только для того, чтобы преследовать свою цель — терпеливо, осторожно и настойчиво, словно маньяк, сохранивший ясность сознания. Если и есть разница между ним и святым, она не в их состоянии души, одинаково обнаженной, а лишь в объектах преследования.
L. однажды признался мне:
— До этого момента я думал, что мои близкие восхищаются мной, и вот сегодня утром я услышал, как родители говорили обо мне у себя в спальне, и отец сказал матери:
— Хватит с меня этого позора!
Немного погодя я расслышал ее слова:
— Ну что ж, всё очень просто: если ты умрешь, я покончу с собой.
Рассказав об этом эпизоде, L. задумчиво добавил:
— По крайней мере, у меня остается мой порок — единственное, ради чего стоит терпеть всё это презрение.
С тех пор, как я стал замечать, что другие его не скрывают, он сделался мне отвратителен — мой порок, который прежде я любил больше всего на свете, который был для меня вся моя жизнь. Отсутствие такта со стороны тех, кто также его практиковал, назойливые напоминания о нем даже в мелочах, некоторые забавные деформации внешнего облика, сформированные им, — всё это заставляло меня краснеть, как набожных людей — поступки профанов или святотатцев.
Все трудно делать хорошо, но в особенности — творить Зло.
Благородство обязывает. Низость — тем более.
Но, в сущности, ничто не может выбить у меня почву из-под ног, и мне это нравится, так же как некоторые спонтанные поступки, в которых красота смешивается с ужасом, — они могут взволновать меня настолько, что я мгновенно становлюсь безразличен ко всему остальному, даже спасению собственной души — ибо если я превратился в язычника, рожден я был христианином и всегда об этом помню.
Если обладаешь мужеством, то легче умереть, чем переносить некоторые ситуации тесного соседства (с Уродством, например), которое есть хлеб насущный для общепризнанной порядочности, — но аморальность не означает отсутствия этики, напротив, отличается гораздо большей бдительностью и строгостью.
