Присутствие рядом со мной обнаженного человека гораздо более ощутимо для меня, когда я закрываю глаза или поворачиваюсь к нему спиной.
Поскольку их встречные взгляды перехватывают или стесняют друг друга, любовники по-настоящему видят друг друга только тогда, когда один из них опускает глаза.
Слишком красивое лицо чаще всего мешает увидеть тело, как полуденное солнце мешает разглядеть окрестный пейзаж.
С. гораздо более красив телом, чем лицом. Никого другого мне не было так приятно созерцать обнаженным. К тому же он всегда умело напускает на себя несколько двусмысленный вид, словно у травести. Он становится собой лишь тогда, когда раздевается — ничто для него не выглядит более естественным. Для него это акт освобождения, празднество, на котором он триумфально выставляет напоказ все свое очарование, которое обычно с сожалением скрывает. Когда мы остаемся наедине, он мгновенно сбрасывает с себя одежду, и тогда человек исчезает, а взамен является божество.
Удовольствие и священнодействие
Что происходит во мне? Всеобъемлющий, глухой ужас возвещает о приближении Сакрального.
В лучшие дни наслаждение было для меня больше связано с восхищением, нежели с чувственностью. Оно походило на священнодействие, облекалось в преклонение по мере того как любовники мало-помалу уступали воздействию тайного экстаза, который преобразовывал каждого из них в глазах другого и проскальзывал в их жестах. Что до чувственности, это никому не ведомый язык, разговоры на котором имеют смысл только для богов.
Нежность и отвага, подобно двум рукам, возносят нас на такую высоту, где уже ничто не способно нас принизить — всё только придает нам сил. И мы сами возвышаем всё, что делаем, всё, что чувствуем.
Малейшая авантюра приобретает в наших глазах ту же важность, ту же значительность, что и мифы Религии — той нашей личной Религии, которая, при всем своем неправдоподобии, возможно, является единственно истинной.
В волнении, которое испытываешь при виде заповедных мест человеческого тела, нет ничего постыдного. Подобно тому как есть красота горных вершин, есть и красота темных бездн, и тот ужас, что охватывает вас при их созерцании, порой более патетичен, более вдохновляющ, чем любое восхищение чем-то возвышенным. Красота и величие совсем не обязательно отсутствуют в том, что считается приличным скрывать. Напротив, тайна, которой мы окружаем эти заповедные уголки наших тел, лишь добавляет им притягательности, близкой к преклонению. Свет, который их озаряет, не менее восхитителен, чем свет солнца, когда оно заглядывает в бездны.
