Чувственность у некоторых людей отчасти связана с наиболее сакральными из всех таинствами. Есть нечто религиозное в том волнении, которое охватывает их при виде сексуального органа, чья странная форма включает в себя и скрывает в себе столько тончайших нервных волокон, образующих сложные сплетения, подобно корням мандрагоры.
В момент инициации удивление настолько сильно, что никакое другое, которое мы испытываем перед иными чудесами природы или творениями искусства, с ним не сравнится. Опьянение, приходящее ему вслед, чаще всего выражается в безнадежной попытке постичь эту самую жестокую из загадок бытия.
Чуть позже начинаешь полагать себя ближе к постижению этих тайн, но вот тогда-то и обманываешься. Когда мы видим в атрибутах любви лишь то, что они собой представляют, мы забываем о самой ее сути, которая в принципе не постижима.
В наслаждении есть некий реальный, осязаемый, непреходящий элемент божественного — во всех смыслах и оттенках этого слова. Его можно постичь, можно ощутить; он обладает конкретной природой, относительно которой невозможно обмануться.
То, что для одного является лишь удовлетворением естественной потребности, для другого становится возможностью развить в себе выдающиеся способности. Если для одного плоть вызывает восхищение своей первозданной чистотой, то для другого главное ее очарование будет заключаться в тех картинах, которыми ее облекает его воспаленное воображение. Для тебя твои деяния окружены подземным мраком Тартара, тогда как для меня они вознесены на сияющие высоты Олимпа и насквозь пронизаны божественным присутствием. Плоть способна вызывать как ужас, так и восхищение — всё зависит от взгляда или от состояния души того, кто созерцает ее или заключает в объятия.
В моих снах мне случалось принимать участие в волшебных играх, каких реальность никогда не предлагает. Я наслаждался удовольствиями, которые только во сне возможно пережить и не умереть — или не утратить полностью все представления о сдержанности.
Это было вчера ночью. Мне снился лес, окутанный чем-то вроде золотой мишуры, где после долгого ожидания, почти в самый момент пробуждения, мне предстал раскинувшийся на земле, словно всецело предающий себя мне во власть, молодой человек невероятной красоты, которую здесь, на Земле, можно увидеть разве что на расписном плафоне Сикстинской капеллы или под сводами из переплетенных ветвей в Королевских садах. Мое удивление сменилось восторгом, затем к нему добавилось стремление к действию — если вначале восхищение парализовало меня, заставив полностью забыть о себе, то недолгое время спустя ко мне вернулось самосознание, а вместе с ним — свобода движений. Эндимион (это не мог быть никто иной) закрыл глаза, чтобы меня не смущать. Его голос повелел, чтобы нас оставили одних. После этого взглядом, едва пробивавшимся сквозь неплотно прикрытые веки и бахрому ресниц, он потребовал от меня ласки, и я почувствовал, как он скользит в моих руках, прижимается к моим ногам, соединяется с моей плотью столь тесно, как никогда мне не доводилось испытывать наяву. Полностью слившись, сплавившись в единое целое, наши тела разворачивались, соединялись, сплетались, словно кольца гигантской змеи, то сжимаясь в плотный ком, то распрямляясь и вытягиваясь подобием морской звезды или громадной орхидеи, простирающей свои фантастические лучи во все концы Вселенной, вплоть до самых глубоких бездн.
