— А когда точно это было? — спросил я.
— Лет пять назад, — ответила она.
— Да, — сказал я, — а день там стоит, дата?
— Нет, — сказала она, — это все, разумеется, в шутку. Тут недавно был кое-кто, и он сказал, как здорово, что это все записано. Кто это был, а, Вертер?
Тот задумался. Мы, все трое, стояли молча.
— Пойдемте внутрь, — сказала она и подтолкнула нас в соседнюю комнату; там не было ничего, кроме стола с сеткой для пинг-понга и четырех кресел. Я оставался стоять в нерешительности, поскольку не знал, проходить ли нам дальше, в комнату окнами на улицу, — раздвижные двери в нее были открыты, — но невысокий человечек, сидевший к нам спиной в красном плюшевом кресле, поманил нас. Это был отец Вертера.
Я заметил его, лишь когда он пошевелился.
— Давайте-давайте, Вертер, заходите и садитесь, — сказал он, — только смотрите, что делаете. — У него было обветренное, желтоватое морщинистое лицо и низкие брови. Серые глаза казались не то усталыми, не то печальными. Создавалось впечатление, что он говорит через силу, словно это его изнуряет. Плечи были узкими. Я решил, что он ниже ростом, чем мать Вертера.
Он определенно не занимался ничем, кроме размышлений, поскольку на круглом столике перед ним не было ни книг, ни газет, и он не курил. Я не знал, подавать ли ему руку, и посему, беспомощно потоптавшись на месте, уселся в одно из кресел. Вертер остался стоять у окна.
Если помещение, через которое мы вошли, было почти пусто (лишь тонкий коврик на полу), эта комната оказалась набита вещами: по меньшей мере шесть столиков, покрытых кружевными салфетками, скамейки и подставки для ног; повсюду, где только можно, лежали вязаные крючком подушки. Обои были темные, с рисунком из крупных коричневых осейних листьев. Висели штук восемь светильников: два металлических, два — вырезанных лобзиком, в виде остроконечных колпаков, и четыре цилиндрических, из пергаментной бумаги, с рисунком в виде парусников. На каминной полке, над очагом, — от исходящего от него тепла трепыхалась салфетка, — между двумя гномиками, пастушкой и грибом из фарфора стояла медная статуэтка обнаженного рабочего с молотом через плечо.
— Только ручки кресла ногтями не царапайте, — сказала мать Вертера. Она вернулась в кухню.
— Ты ходишь в ту же школу, что и Вертер? — спросил его отец.
— Нет, — отвечал я, — я просто его друг, надеюсь. — В этот момент в комнату ворвалось солнце и ярко осветило его голову и тонкую шею, также покрытую морщинами. Среди волос виднелась небольшая плешь, кожа там была в струпьях и казалась воспаленной. При виде ее я ощутил смешанное чувство ненависти и сострадания.
