Вертер отошел от окна.
— Вот школу закончу, пойду на литературно-экономический, в ВГШ[1], — сказал он. — А чему там вообще учат?
— Всяким языкам, — сказал его отец. — Прежде всего языкам.
— Каким языкам? — продолжал расспрашивать Вертер.
— Французскому, немецкому и английскому, — кратко ответил человечек. Руки его двигались по сторонам кресла, словно пощипывая материю. Я заметил, что кожа со внутренней стороны его туфель отстала от подошвы.
— И совсем никакого эсперанто? — спросил Вертер. Его отец лишь покачал головой.
— А что это, вообще говоря, за язык такой? — спросил я, обращаясь и к Вертеру, и к его отцу.
Тот выпрямился и сурово взглянул мне в глаза.
— Ты в самом деле хочешь знать, или так просто, любопытствуешь? — спросил он. — Если ты действительно интересуешься, я тебе расскажу.
— Да, я очень хочу знать, — сказал я.
Он опять с некоторым сомнением посмотрел на меня.
— В прошлом веке, — сказал он тогда, — если хочешь точно знать, то в 1887 году, один очень большой человек — я не имею в виду, что он был высокий, а хочу сказать, он был очень крупный ученый — он составил этот язык из всяких разных других. Вертер, ты же знаешь, кто это такой.
— Заделгоф, — сказал Вертер.
— Доктор Заменгоф, — поправил его отец. — Людвик Лазарь Заменгоф. Если тебя заинтересовало, я еще больше расскажу. Этот человек жил в Белостоке, в русской Польше. Там говорят на четырех, а то и пяти языках. И он решил положить конец путанице, и составил мировой язык, эсперанто. Он из каждого языка взял понемногу. «И» — это «кай», для примера. «Кай» взято из греческого. Вот так он это сделал.
— Табличка на двери, со звездочкой, это оттуда, — сказал Вертер.
— Если кто-то приезжает из другой страны, и он учил эсперанто, мы можем разговаривать и понимать друг друга, — продолжал его отец. — Это великое достижение доктора Заменгофа. — Он замолчал. — Но все еще слишком мало тех, кто хотел бы взяться за это дело, — сказал он задумчиво, как бы про себя. — Потому что я слишком часто встречаю знакомых, которые меня об этом расспрашивают. Но когда я им говорю: идите, учите язык, они этого не делают. Слишком трудно запоминать все эти слова, говорят они.
Он зажал руки в коленях и уставился на ковер.
— А ты хочешь учить язык? — внезапно спросил он меня.
— Не знаю, — ответил я. — Я не знаю, смогу ли я.
— Не обязательно начинать сразу, — сказал он, — а вот если я тебе сейчас дам брошюру — это такая маленькая книжка — ты же разберешься, что к чему?
