Я знал, что имейся в нашем доме хоть десяток комнат, я ничего бы не выучил. Всякий раз, когда этот человек заходил к нам, мне разрешалось осмотреть и ощупать обрубок пальца. Приходил он всегда один. «Жена у него — совершенная дуреха», — постоянно твердила мать. Вновь и вновь она рассказывала, что у этой женщины, по причине опущения чего-то там, отвис огромный живот, ввиду чего ей прописали медицинский корсет. Поскольку она ежедневно ходила на работу, а корсет ей мешал, она проносила его всего один день. «Когда она полы моет, у нее пузище до полу висит, — рассказывала мать. — А ей ведь тридцать четыре года. Ну не ужас ли?»)
Она еще раз дала мне подробные указания касательно моего происшествия с пальцем. — Ни в коем случае не ходи на мороз, — настоятельно повторяла она. Когда начало слегка подмораживать, она даже захотела, чтобы я все выходные просидел дома, но в конце концов нашлось решение: поверх повязки она надела мне чехольчик из голубой фланели, закрепив его на запястье двумя ленточками. Я снова стал целые часы проводить в саду.
Приспособление для рубки голов осталось неоконченным: детали, завернутые в газету, я припрятал в сарайчике. Вода в стеклянной вазе замерзла: рыбки закоченели в глыбе льда, у поверхности; ваза треснула. Я внимательно осмотрел рыбок.
— Это колдуны, — громко сказал я, — уж я‑то знаю.
Вазу со всем, что в ней было, я закопал в землю, как можно глубже. «Больше им наверх не вылезти», — подумал я. Тем временем наступила суббота.
В полдень я отправился домой к Вертеру. Было морозно, но безветренно. Стоя в подъезде, я не стал звонить сразу, а тщательно оглядел крашеную зеленую дверь. Над именной табличкой, гласившей «Й. Ниланд», имелась круглая эмалевая пластинка с пятиконечной зеленой звездочкой, окруженная надписью «Esperanto Parolata». Я прильнул ухом к щели почтового ящика, но не услышал ничего, кроме звона тишины. Сквозняк, скользнувший по моему лицу, донес смутный, переменчивый запах, которого я раньше нигде не слышал; он наводил на мысль о новых портьерах, ковровых покрытиях или обивке стульев, но с какой-то незнакомой примесью. «Этот запах был создан волшебной силой и хранился в бутылке», — сказал я про себя. Я позвонил в дверь.
Мне открыла рослая женщина с широким бледным лицом. Она осталась наверху лестницы, ничего не говоря и не спрашивая.
— Сегодня суббота и полдень, — крикнул я, — и мне можно прийти. Я к Вертеру. — Женщина не шелохнулась, лишь слегка кивнула. Я поднялся по лестнице. Когда я взошел наверх, она по-прежнему молчала, лишь изучающе смотрела на меня.
