В тот же вечер я обнаружил на кухне широкую цветочную вазу из прозрачного стекла, без граней и изгибов — в сущности, это был круглый аквариум: мне разрешили отныне использовать его в этом качестве. На следующий день я напустил туда наловленных после школы колюшек, вместо того, чтобы побросать их, как я обычно делал, на живые изгороди, в канализационные люки или на дорогу. Я смотрел на них сквозь стекло, которое их слегка увеличивало. Довольно скоро они мне надоели. Я, одну за другой, вытащил их из воды и кухонным ножиком отрезал им головы.
— Это казнь, — тихо сказал я, — потому что вы — опасные водяные цари.
Для этой операции я отыскал укромное, защищенное от случайных взглядов место в саду. Я вырыл ямку, в которой старательно, в ряд, похоронил мертвых рыбок, вновь соединив головки с тушками: перед тем, как забросать их землей, я навалил сверху листья старых засохших тюльпанов из гостиной.
После этого я вновь отправился на канал, за новой добычей. По пути назад собрался было дождь, однако так и не пошел. Когда я вернулся в сад, отрезание голов показалось мне вдруг делом хлопотным и трудоемким. И я принялся сооружать из конструктора приспособление, к которому намеревался прикрепить опасную бритву; однако при этом со мной произошел несчастный случай.
При сборке моя левая рука сорвалась, и указательный палец сильно проехался по лезвию: палец был рассечен от кончика до середины, и даже ниже; рана была глубокая и сильно кровоточила. У меня закружилась голова, мне стало дурно, и я вернулся в дом.
Мать перевязала мне рану.
— Это бритвой, — жалобно сказал я. — Я с ней не играл, а хотел кое-что смастерить.
Я понимал, что мелкие зверюшки, которые всегда всё друг другу рассказывают, наслали на меня эту напасть.
— Ты с этим поосторожнее, — сказала мать. — В стужу на улицу не ходи. Ты знаешь, что случилось со Спаандером.
(Это был один наш знакомый, с которым произошло нечто подобное. Он жил на Фроликстраат и зарабатывал на жизнь тем, что точил ножи-ножницы, бродя с тележкой по городу. Однажды этот человек, что-то затачивая на улице, порезал себе большой палец. Стоял трескучий мороз, пропитанная кровью повязка затвердела, и он сам не заметил, как палец отмерз, так что половину пришлось отнять. Хоть это к делу и не относилось, мать, завершив обстоятельное повествование о случившемся, вдобавок поведала мне, что сын его в единственной комнате, из которой состояло их жилище — на мне это неустанно указывали — не отвлекаясь на всякую болтовню, учился на преподавателя. «Вот видишь, какой молодчина!» — приговаривала она.
