«Как Мария Магдалина, я стою в яме, и люди продолжают кидать в меня камни, забрасывая меня ими всю, как святого Стефана; окровавленные камни — в моей собственной крови, но никакой Иисус Христос не вмешивается и не останавливает это бессмысленное избиение камнями, оскорбляющее моё тело. Никакой Иисус Христос не говорит: «Кто сам без греха, пусть первый бросит камень». Но я не отступаю, не двигаюсь, я прямая, как соляной столб, в который превратилась жена Лота. Я, обвинённая, униженная, в то время как они продолжают поносить моё тело, я летаю в своих мыслях, в то время как они обижают и ранят… я летаю, потому что я — женщина, красивая, опасная, гордая и… бесстрашная».
Я просыпаюсь, изрыгая в крике всю свою боль. Входит надзирательница, и, пока она со мной разговаривает, я чувствую что-то влажное, трогаю себя внизу — там кровь.
— Начальница, я умираю, умираю, сейчас издам последний вздох.
Тюремщица смотрит на меня с иронией, и даже с некоторым отвращением. Это странная женщина, иногда она бывает очень злобной, а иногда сострадательной и любезной. Но я не выношу ее, потому что надзирательница помешана на лирической музыке и порой разговаривает как в спектаклях на сцене «Сан-Карло», отчего меня прямо всю передёргивает.
Между тем боль становится нестерпимой, по моему лицу катятся слёзы, надзирательница, видя, как я страдаю, говорит:
— Я уже позвала сестру, сейчас она подойдёт, немножечко терпения. — и нервно ходит по камере взад-вперед: — Ну где эта бритоголовая? Успокойся, Мачедо́! Сейчас придёт сестра и сделает тебе укол.
— Но я больше не могу. Когда уже притащится эта швабра? В этот раз я точно сдохну… я не хочу умереть в тюрьме!
Надзирательница с усмешкой смотрит на меня и произносит.
— Ты права, малышка… знаешь, что я сейчас сделаю: я тебе открою решётку, вызову такси и ты отправишься домой, заберёшся под одеяло… и, может быть, тогда дома тебе станет легче. Что скажешь, так и поступим?
Я, воспрянув духом и не уловив в этих словах иронии, отвечаю, что счастлива такому выбору, но надзирательница вдруг приходит в бешенство и кричит, как умалишённая:
— Эй, милочка, ты совсем глупая, что ли? Я вызываю такси, которое везёт тебя домой, и оставляю тебя умирать в твоей постели… да ты за кого меня принимаешь?! За папу римского или президента республики? Мачедония, ты сегодня утром проснулась с мыслью свести меня с ума? Сестра-а-а… Сестра! Идите сделайте уже укол этой истеричке, прежде чем она умрёт естественной смертью. Матушка-а-а, матушка Валентина-а-а!
