– Хирдманны, – глядя на лавочника исподлобья, процедил Ингвар.
– У нас-то за таковые дела в ухо мужику залепишь али пана урядника покличешь, щоб прописал неразумным на съезжей для успокоения… Так ведь знаходятся канальи, прям в глаза объявляют, что их-де бить нельзя, грамотные оне! И на то государя императора воля есть!
– Правильно говорят! Вот спросите Митю, он разбирается! Я и домочадцев ваших на уроки приглашаю. В торговом деле грамота нужна… чтоб хоть вывеску правильно написать, – явственно намекая на надпись у входа в лавку, ехидно предложила Ада.
– Благодарствую. Мне хватает, а домочадцам моим и вовсе без надобности – их дело волю мою сполнять. – Остап Степанович обидчиво поджал губы. – Я, ясная панночка, государям нашим не указчик, а токмо мужика бить треба. Ибо есть он быдло, а скотина, якщо небитая, так обленится да изнахалится, шо и власть предержащих почитать перестанет. Тому, якщо грамотных и впрямь бить нельзя, так звыняйте, учебу я вам тут учинять не дам.
– Вы лишаете деревенских образования, а потом они у вас… в ведьм верят! – порохом вспыхнул Ингвар. – Да и вообще… Вы деревне не хозяин!
– А хто ж я? – искренне удивился Остап Степанович. – Подати за всю деревню вношу, потим вже сам з мужичков збираю. Землю в аренду взять – у меня, подработать на пристани – тэж, товару в лавке в долг – знов до мэнэ. Хто ж хозяин, як не я? Зато порядок: ни волнениев, ни недоимок! А що до ведьм… так поди в них еще не поверь!
Глаза Ингвара полыхнули фанатичным огнем, он открыл было рот…
– В ваших словах немало разумного! – томно протянул Митя. – Я про битье… Вы ж и сами, если не ошибаюсь, крестьянского сословия?
– Думаете, меня-то не били, панычу? – вскинулся хозяин дома. – Я ведь из бывших крепостных Шабельских! К самой сестрице старого пана ще маленьким був в казачки взят, потим и в доверенные вышел. Багато чого об ее делах знал: а все едино, шо не по ней – под хлыст, на конюшню. И правильно! Оттого потом и сам в люди выбился и мужиков держу во как! – Он потряс сжатым кулаком. – А от свободы мужичью зло. При покойном-от государе дали свободу, так нет шоб кланяться и благодарить, бунтовать вздумали! Землю им подавай! Може, их ще булками сладкими кормить, покы они полежат трохи? А панночку-то мою, тетеньку батюшки вашего, Родиона Игнатьевича, значится… вбылы панночку! Як щас помьятаю: стоять они на крылечке высоком, и дедушка ваш с бабушкой, и батюшка с супружницей – уже и вы, Петр Родионович, в ту пору народились, да только матушка вас в доме с нянькой оставила… Ну и тетушка, та впереди всех, як положено. А под крыльцом мужичье – злые, с вилами, с дрекольем, оруть… А только она на них як глянет – они и притихли. Говорить зачала, стыдить… А тут – пиф-паф! Она с крыльца-то – брык! Мы подбежали, а она в пыли лежит, и дырочка черная, махонькая, точно меж бровями, да крови струйка! Як есть мертвая! Поверить невозможно!
