На следующий день утром мы собрались у деканата с заплечными мешками на спинах, в спортивных туфлях, легких платьях. Нам выдали по большой и тяжелой лопате, каждому под расписку. Ни одной студентки из Мусиной группы не появилось. Боброва усмехнулась: «Нам будет меньше забот…»
Настроение у всех было приподнятое, как бывает всегда, когда люди дружные отправляются куда-нибудь вместе. А в нашем случае — это еще было очень интересно и, конечно, ново! Был теплый летний день. До Балтийского вокзала ехали на трамваях — нам подали (специально для нас!) трамваи на площади Толстого! Мы стояли на площадке с лопатами в руках, и смотрели на проплывающий перед нами город, на широкую темно-синюю Неву под синим с кучевыми белыми облаками небом, на Петропавловскую крепость, на Биржу с ее двумя ростральными колоннами, лицо обдувал ветер. Проезжая мимо легкого Суворова с сабелькой, увидели, что его готовятся или снять и закопать в землю, или зашить досками: около него возились рабочие и стояли грузовики. На Марсовом поле начали рыть противовоздушные «щели» — они должны были защищать от осколков, но при прямом попадании бомб и снарядов, конечно, не спасали. Но никто тогда из нас ни о каких «попаданиях» не думал. Финская война познакомила нас с ужасами фронта, но не научила нас тому, что есть ужасы тыла. На улицах, как во все дни с начала войны, очень много людей, энергично спешащих в разных направлениях. Опять впечатление, что в городе увеличилось население. И очень много военных.
На площади перед вокзалом — огромная толпа. Нас сразу провели в ту часть площади, где «стоял» Медицинский ин-т. Все с лопатами, рюкзаками и почти все — девушки. Только сопровождающие — какие-то энергичные персонажи в полувоенной форме, очевидно, партийцы, от города. Трамваи все продолжают подвозить новых «окопников». Нам сказали, что еще несколько институтов послали своих студентов на окопы. И едут какие-то организации со своими служащими. Несмотря на большую толпу, чувствовалось, что кто-то умело всем руководит: мы совсем недолго стояли на площади под солнцем — сделалось, кстати, очень жарко, как нас повели «на посадку».
До вагонов нас сопровождал глава нашей институтской кафедры марксизма-ленинизма Давидович. Высокий, худой с черными пронзительными глазами, со странно медленными и эластичными движениями, не соответствовавшими его огненному и беспокойному взору. Я его всегда побаивалась: чувствовала его странный интерес ко мне и недоброе раздражение. Он часто приходил на наши семинары по марксизму и задавал мне (и только мне) довольно каверзные вопросы. После моих ответов он резко поворачивался и уходил молча, ни на кого не глядя, оставляя преподавателя и студентов в недоумении. Кто-то пошутил, что «Давидович ненавидит тебя как класс и ждет случая, чтоб утопить тебя». Как неприятно! Когда наступил последний выпускной экзамен по марксизму и я уже благополучно сдала его, в аудиторию быстро вошел Давидович и громко от двери спросил: «Что тов. К. еще не сдала экзамена?» '«Сдала», — доложил преподаватель. Д. легким шагом подошел к кафедре, посмотрел в журнал, увидел, что я сдала на «отлично», и глядя на меня своим недобрым взглядом, ушел молча. Не иначе как хотел меня «срезать», но власть его кончилась вместе с марксизмом!
